За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

начальнику тыла. Он тут над всем хозяин. В тридцати километрах база армейского значения – ему только сказать нужно. Вот я вам покажу, как пройти, в конце улочки домик с голубыми ставнями, автоматчик стоит, сразу увидите.

Провожая Крымова в сени, он сказал:

– Я бы с удовольствием выписал, но приказ есть приказ, даю только по квартальному лимиту, а вы у нас сняты, перешли на фронтовое обеспечение, как вышедшие в резерв, а талонов у вас тоже нет.

– Резерв, резерв. Дивизион на переднем крае держал ночью бой, – сказал Крымов, которому показалось, что начальник ОСГ в последнюю минуту готов смягчиться и выпишет наряд.

Но начальник ОСГ, считая, что с посетителем покончено, сказал писарю:

– И недели не пожили в человеческих условиях, а комендант на новом месте квартиры нам не даст, в блиндаже будем сидеть. Как последние люди во всем штабе.

– В блиндаже, товарищ майор, спокойней от бомбежки, – утешая начальника, сказал писарь.

Крымов пошел к генералу. Автоматчик вызвал к дверям адъютанта, юношу в габардиновой гимнастерке. Он выслушал Крымова, тряхнул русыми кудрями и сказал, что генерал сейчас отдыхает, всю ночь работал, лучше бы Крымову прийти, когда уже разместятся на новом положении.

– Видите сами, – сказал он, – мы уже упаковываемся, остается только телефон, на случай, если командующий с ВПУ позвонит.

Крымов объяснил, что дело срочное – техника осталась без горючего, и адъютант, вздохнув, повел Крымова в дом.

Глядя, как вестовой сворачивает ковер, снимает с окон занавески, а завитая девушка укладывает посуду в чемодан, Крымов снова вернулся к печальным мыслям.

Белые занавесочки, ковер, серебряный подстаканник, красная скатерть гостевали и в Тарнополе, и в Коростышеве, и в Каневе на Днепре, чтобы вновь и вновь путешествовать в ящиках и чемоданах.

– Ковер у вас хороший, – сказал Крымов и усмехнулся тому, насколько слова, сказанные им, не соответствовали его мыслям.

Адъютант показал на фанерную перегородку, за которой отдыхал начальник тыла.

Завитая девушка, единственная в комнате говорившая полным голосом, сказала красноармейцу, паковавшему вещи:

– Не кладите самовар под низ, помнется, чайник в ящик надо класть, сколько раз говорилось, генерал уже замечания делал.

Красноармеец посмотрел на нее тем особым, укоризненным и кротким взором, которым глядят пожилые крестьяне на городских красавиц, живущих нетрудной жизнью, и вздохнул.

– Коля, – сказала девушка адъютанту, – насчет парикмахера не забудь, генерал перед дорогой бриться хотел.

Крымов глядел на девушку, щеки ее были румяны, плечи развиты, как у взрослой женщины, а круглые, по-апрельски синие глаза, маленький нос, пухлые губы казались совершенно детскими. Руки у нее были большие, трудовые, с красным маникюром на ногтях. Ей не шла щеголеватая суконная пилотка и завитые волосы, куда больше красил бы ее ситцевый платочек, накинутый на светлые косы.

В комнату вошел, попыхивая трубкой, новый посетитель, капитан.

– Ну как? – участливым шепотом, точно справляясь о больном, спросил он.

– Я вам сказал, товарищ корреспондент, не раньше чем в четырнадцать ноль-ноль, – ответил адъютант.

Вновь пришедший, внимательно и пристально вглядываясь в лицо Крымова, произнес:

– Товарищ Крымов?

– Я.

– Смотрю, как будто вы, – отрывисто, скороговоркой произнес он. – Меня вы, конечно, не помните, моя фамилия Болохин, вы просто меня и не знали никогда. Помните, как на высших курсах профдвижения вы прочли две лекции «Версальский мир и рабочий класс Германии»?

– В тридцать первом году, помню, конечно.

– Потом в Институте журналистики вы делали доклад, стойте минуточку: не то о революционных силах в Китае, не то о движении в Индии.

– Верно, было, – смеясь от удовольствия, ответил Крымов.

Болохин подмигнул и приложил палец к губам:

– И, между нами говоря, вы тогда утверждали, что в Германии не будет фашизма, доказывали, как говорится, с цифрами в руках.

Он рассмеялся и посмотрел на Крымова большими серо-голубыми глазами. Движения у него были быстрые, резкие, и голос у него был резкий.

– Товарищ, вы бы потише, – сказал адъютант.

– Выйдем во двор, – сказал Болохин, – тут скамеечка есть. Позовете нас, товарищ лейтенант, когда генерал проснется?

– Обязательно, – сказал лейтенант, – только проснется, позову. Вот скамеечка под деревом.

Крымов сказал со вздохом:

– Удивительная вещь, приезжают люди из частей в штаб, и всем они мешают работать. А штаб ведь ради них и существует.

Болохин махнул рукой:

– Кто для чего существует! Был бы бензин.

Болохин работал в военной печати, знал многое.

Он рассказал, что часа три назад был в штабе соседней армии.

– Ну, как шестьдесят вторая? – спросил Крымов.

– Отступает за Дон, – сказал Болохин, – дрались хорошо, держали, но фронт уж очень широк… Ну и отходит, с той только разницей, что отступать не научились, неловко, с нервами.

– Вот, вот, это хорошо, что не научились, а здесь мы уж очень хорошо научились, спокойно, без нервов, – сердито сказал Крымов.

– Да, – сказал Болохин, – а были в шестьдесят второй дни, когда стояли, а немцы, как волна о камень, разбивались.

Он некоторое время разглядывал Крымова, рассмеялся, пожал плечами, сказал:

– Странно, ей-богу, странно!

И Крымов понял, что Болохин вспомнил то время, когда совсем непохожий на сидевшего рядом с ним батальонного комиссара в запыленных сапогах и выцветшей пилотке человек приезжал делать студентам доклады о классовой борьбе в Индии, и афиша об этих докладах висела у входа в Политехнический музей.

На крыльце появился адъютант.

– Проходите, товарищ батальонный комиссар, я доложил генералу.

Начальник тыла, немолодой широколицый человек, принял Крымова, готовясь бриться; подтяжки, точно врезанные в белое полотно сорочки, лежали на его широких плечах.

– Слушаю вас, батальонный комиссар, – сказал он и стал рассматривать бумаги на столе.

Крымов начал докладывать свое дело, и, так как начальник тыла все продолжал рассматривать бумаги, Крымов не знал, услышан ли его доклад, нужно ли закругляться или, наоборот, начинать сначала… Он в нерешительности замолчал, но начальник тыла сказал ему:

– Ну, дальше что?

Так как генерал без френча казался человеком совсем домашнего вида, Крымов, глядя на его спину в подтяжках, забыл воинский порядок и сел на табурет. По-видимому, генерал, наклонившийся над столом, услышал это по скрипу табурета и, не дав досказать Крымову последних слов, перебил его вопросом:

– Давно в армии, батальонный комиссар?

Крымов, не сообразив, чем вызван вопрос генерала, подумал, что дело его идет на лад.

– Я участник гражданской войны, товарищ генерал.

В это время адъютант внес зеркало. Генерал, наклонившись, стал рассматривать свой подбородок.

– Как там парикмахер? – спросил он. – Или его тоже упаковали паникеры?

– Мастер ждет, товарищ генерал, – ответил адъютант, – и вода горячая есть.

– Так чего ж, пусть идет.

Продолжая глядеть в зеркало, он загадочно, зло и шутливо сказал:

– Не видно, что вы в армии давно,