Бесы Лудена - Олдос Хаксли

прилюдно посредством постоянного самоанализа. В действительности внутренняя жизнь начинается, когда ретируется «я», способное к самоанализу. Болтая о своих состояниях, душа лишает себя возможности познать собственную божественную Основу. «Не оттого я воздерживался от писем к вам, что у меня не было такого стремления – ибо я желаю вам всяческого блага, но оттого, что я был почти уверен: сказано уже достаточно, а если что и требуется (подчеркиваю: ЕСЛИ), так это не письма и не речи – обычно их в избытке, – но молчание и труд». Эти слова святой Хуан де ла Крус адресовал группе монахинь, которые сетовали: почему-де он не отвечает на их послания со столь детальными описаниями душевных состояний. Да потому, что «речи отвлекают, а молчание и труд собирают мысли и укрепляют дух». Увы, ничто не могло заставить молчать сестру Жанну – она была многословна, как мадам де Севинье, но распространялась в письмах исключительно о своей особе.

В 1660 году, вместе с Реставрацией, двое британцев, наблюдавших сестру Жанну во всей ее бесовской славе, наконец-то добились славы и для себя. Том Киллигрю стал кавалером монаршей опочивальни и получил исключительное право на создание театра, в котором мог ставить пьесы, ограничиваясь только собственной цензурой оных. Что касается Джона Мейтленда, он, взятый в плен в битве при Вустере[95], отсидел девять лет в тюрьме, зато, с приходом к власти законного короля, Карла II, стал статс-секретарем Шотландии и новым главным фаворитом.

Сестра Жанна старела и слабела. Роль ходячей реликвии и главы урсулинок, священного объекта и неугомонной корреспондентки утомляла ее все больше и скоро сделалась непосильной. В 1662 году ангел в последний раз обновил письмена; с тех пор верующим и любопытствующим не на что стало глядеть. Впрочем, заодно с чудесами духовные претензии почему-то не исчезли и даже не умалились. «Предлагаю вам, – писал Сюрен, – беседу о первой необходимости, об основе благодати – я имею в виду смирение. Заклинаю и умоляю вас действовать так, чтобы сие святое смирение стало истинной и твердой основой вашей души. Предметы, кои мы с вами обсуждаем в письмах – зачастую тонкой, возвышенной природы, – ни в коем случае не должны ставить под угрозу сию добродетель». Как видим, ни доверчивость, ни тенденция переоценивать чудесность чудес не застили Сюрену глаза; Жан-Жозеф отлично понимал, с кем имеет дело. Сестра Жанна принадлежала к весьма распространенной в те времена разновидности боваристок. Насколько распространенной – можно понять из Паскалевых «Мыслей о религии и других предметах». Вот как он пишет о святой Терезе: «Господу угодно ее искреннейшее смирение, являемое ею; людям по нраву откровение, явленное ей. Поэтому мы тщимся подражать ее словам, воображая, что так подражаем ее образу жизни. Мы не испытываем любви к добродетели, которую так любит Господь; не стараемся мы и обрести Его милость, достигнув угодного Ему состояния».

Пожалуй, в глубине сознания сестра Жанна считала себя героиней своей собственной комедии. Оставшаяся часть сознания говорила: нет, ничего подобного. Мадам дю У, неоднократно подолгу, целыми месяцами, гостившая в Лудене, считала, что ее бедная подруга практически не выходит из-под власти иллюзии.

Сохранилась ли иллюзия до самого конца? Или сестра Жанна, по крайней мере, сумела умереть самой собою, а не героиней трагедии в свете софитов? Это ее закулисное «я» было нелепо в своей патетичности, но, если бы кто заставил сестру Жанну признать сей факт, если бы она перестала ассоциировать себя с автором «Внутреннего замка» – то есть со святой Терезой Авильской, – все еще могло бы исправиться. Пока сестра Жанна упорствовала, пока играла в кого-то другого – шансов для нее не было. Признай она сама свое истинное «я» – глядишь, обнаружила бы, что всегда являлась Кем-то Другим.

После смерти, последовавшей в январе 1665 года, личная комедия сестры Жанны была трансформирована урсулинками в полноценный фарс. Тело обезглавили. Набальзамированная голова заняла подобающее место – в посеребренном ларце с хрустальными стенками, рядом со священной сорочкой. Был нанят провинциальный живописец. Перед ним поставили непростую задачу: изобразить, да покрупнее, сцену изгнания Бегемота. Центральное место в композиции пусть занимает сестра Жанна – коленопреклоненная в экстазе перед отцом Сюреном, коему ассистируют отец Транквиль и монах-кармелит. В некотором отдалении – но строго по центру – пусть помещается Гастон Орлеанский со своей супругой-герцогиней; пусть оба взирают на одержимую. За ними, у окна, пусть угадываются многочисленные лица зрителей рангом пониже. Далее: в нимбе и в компании херувима святой Иосиф пусть парит надо всем действом. В правой руке у него должны быть три громовые стрелы, нацеленные на черный рой нечистых духов и бесов, исторгаемый разверстыми устами одержимой.

Более восьмидесяти лет сей шедевр изобразительного искусства провисел в урсулинской часовне в качестве популярного объекта поклонения. Однако в 1750 году в Луден наведался епископ Пуатевинский – и повелел снять картину. Разрываясь между приверженностью родной обители и необходимостью выполнить распоряжение, святые сестры нашли компромисс – завесили сестру Жанну другим полотном, большего размера. Спрятанная, сестра Жанна оставалась на своем месте. Правда, не слишком долго. Для обители настали тяжелые времена, и в 1772 году она прекратила свое существование. Картину передали канонику церкви Святого Креста, сорочку и мумифицированную голову, по всей вероятности, отправили в другую урсулинскую обитель, пощаженную судьбой. До наших дней ни картина, ни сорочка, ни голова не сохранились.

Глава одиннадцатая

В трагедии, если она разыгрывается перед нами, мы – сопереживатели; в комедии – только зрители. Драматург, специализирующийся на трагедиях, ассоциирует себя со своими персонажами, и тем же занят читатель либо зритель. Зато в комедии (имеется в виду комедия без примесей) нет никакой связи между творцом и творением, между зрителем и зрелищем. Автор наблюдает, судит и фиксирует события отстраненно; точно так же отстраненно аудитория глядит на его наблюдения, судит его судом и если комедия удалась – смеется. Комедия в чистом виде быстро приедается и теряет актуальность. Вот почему столь многие выдающиеся авторы выбирают смешанный жанр, где наличествуют колебания – от отстранения к отождествлению и обратно. Только что мы просто смотрели и смеялись – а вот уже сочувствуем героям и даже идентифицируем себя с теми, кто секунду-другую назад был для нас просто объектом суждения. Даже откровенно смешной персонаж – это потенциальный Анри-Фредерик Амьель или Мария Башкирцева[96]; зато и каждый измученный судьбой автор откровений или интимного дневника может рассматриваться, по нашему желанию, как объект для насмешек.

Сестра Жанна была одним из тех незадачливых человеческих существ, на которых неизменно отстраняешься,