Автопортрет неизвестного - Денис Драгунский

– Хорошо. Ножками.

– На Ордынку? И оттуда на Усачевку? Пешком? Интересно. Так. Значит, в пять утра пришла? И ей открыли дверь?

– Ничего, – сказал Игнат. – Рабочие люди рано встают. Совсем рано. Тем более в войну. Тогда, кажется, был сдвинутый режим, сдвинутый к утру, из-за комендантского часа. Но мне все равно не верится, что она прямо вот убеждена была, что он будет счастлив, если она вернется.

– А мне вот именно в это верится сильнее всего, – сказала Юля. – Тут даже не так важно, писал он ей письма или нет. Она верила в себя. Любила себя. Считала, что она сама и есть самый главный подарок. К этому ее, кстати, даже не Алабин приучил, а еще Бычков. Какая у меня Аня красивая, какая Аня хорошая, какая умная, какая добрая. Правда, при этом весьма брыкастая, но это только украшает женщину. Она это все время слышала. И даже раньше Бычкова – родные папа с мамой так говорили. Она в самом деле очень красивая была. У нее открыточки были, фотографии артисток. Смотрела в зеркало и себя с ними сравнивала. Вылитая Вера Холодная. Или даже Августа Миклашевская. Красавица-любимица. Понимаешь, поэтому она так легко ушла от Бычкова к Алабину. Она очень себя любила и верила, что ей суждена другая жизнь, особенная, прекрасная. Не с рабочим, пускай даже с ударником труда, про которого в газетах пишут, а со знаменитым художником, в огромной квартире, в доме, где живут важные деятели науки и культуры, а не рабочие ребята Семенов, Харченко, Жиганов и Левада. Ей казалось, что это честно. Кстати, сестра Валюха ее не любила вот именно за это. За прицел на хорошую жизнь. Они в семье так были – барышня-красавица и девка-чернавка. Вот на таких ролях. Состязались, конечно. Валюха вышла за курсанта ВВУ связи, будущего командира, и тем самым обскакала Аню, которая была женой рабочего, пускай даже ударника-стахановца. А когда Аня от Бычкова ушла к Алабину, то опять получился Анин выигрыш и обскок. Кто может точно сказать, что выйдет из Сереги Перегудова, курсанта ВВУ связи? А знаменитый художник в шикарной квартире – вот он. Кстати, из курсанта потом вышел молодой министр, генерал, любимец Сталина, но Валюхе этого почти не досталось: выйдя в министры, он очень скоро с ней развелся. Тоскливая судьба у сестричек.

– Ничего, – сказал Игнат. – Зато обе спокойно дожили жизнь. Не арестовали, не посадили, не выслали. Многие позавидуют.

– Ну не знаю. Хотя черт их знает, этих твоих «многих».

– А вот скажи, – вдруг спросил он. – А ты сама тоже про себя так думаешь? Что ты красивая, умная, талантливая, в общем – необыкновенная женщина, и поэтому достойна какой-то особой, необыкновенно прекрасной, красивой и уж по крайней мере богатой жизни?

– Конечно! – сказала Юля. – Красивая, умная, одаренная – чепуха. «Рупь пучок», как говорила Оля Карасевич из той сцены, где они отмечали годовщину смерти министра Перегудова, помнишь? Я на самом деле необыкновенная. И не только сама. Вся моя семья, все мои предки… были необыкновенными людьми… и, как бы сказать, заработали мне право… то есть я имею наследственное право на прекрасную интересную и – да, да, да – богатую жизнь.

– Постой! – придрался Игнат. – Ты же сама говорила, что ребенка тебе не надо, потому что наследства у тебя нет. А тут, оказывается…

– Так бывает, – тут же парировала Юля. – Предки есть, наследие есть, а наследства нет. Почувствуйте разницу. То есть оно такое, моральное, что ли. Или, точнее сказать, аморальное, вот! Я хочу дотратить это наследие. Вытратить до дна. Игнаша! Не о богатстве речь. Борис Аркадьевич очень богатый человек, но совсем не олигарх и даже не полумиллиардер, ты же знаешь. Ни яхты, ни самолета, ни гаража с тремя «роллс-ройсами». Да этого и не надо. Он просто богатый человек, но и его богатство мне порою кажется лишним. Я не сдохну и в экономе летать, ну, разве если только в Америку. Да и то можно доплатить сотню долларов за экстра-спейс, купить места у аварийного выхода или в первом ряду эконом-класса, чтоб ножки вытянуть – и все дела. Зачем понты? Мне понты не нужны, клянусь. Но есть некоторый пограничный уровень. Мне надо тратить на себя три-четыре, ну, самое большее пять тысяч долларов в месяц. Честное слово, не больше! Но не меньше трех, имей в виду! Вот такая я скромная… Или наоборот, требовательная к жизни? Тебе как кажется – скромная или наоборот?

– Зачем ты мне это рассказываешь? – вдруг возмутился Игнат.

– Так, – сказала она. – Чтоб ты понял, с кем дело имеешь. Чтоб не строил иллюзий.

– Каких, к чертовой матери, иллюзий! – закричал он. – Ты о чем? Мне кажется, это ты строишь какие-то иллюзии.

– Фу! – сказала Юля. – Извинись немедленно!

– Извини, – сказал Игнат.

– Не так! На колени!

– Прости меня! – сказал он, садясь на пол перед диваном и обнимая ее икры.

– И это всё? – возмутилась она.

– Сейчас, – сказал он.

– Да, – сказала Юля. – Вот так…

– Наверное, все проще, – сказала она потом. – Как она узнала новый адрес Бычкова, мы с тобой интересуемся? А вдруг там не было никакой тайной переписки? Она просто ему позвонила! Сначала на работу, там ей дали адрес и телефон. В новых домах на улице Десятилетия Октября вполне могли быть телефоны.

– Погоди, погоди! Ты же сама сказала, вот, мы записали, смотри:

«– А почему тебе пришло? – спросил он у Бычкова.

– Сам не знаю, – сказал Бычков. – Наверное, мой адрес в военкомате ставил. Он мне письма писал. Три письма».

– Скорее всего, он сказал неправду, – объяснила Юля. – Соврал, чтоб Аню не подставлять. Конечно, извещение пришло на Большую Калужскую, Алабину Петру Никитичу – ведь Вася был усыновлен, он ведь был законный Василий Петрович Алабин. А что он письма писал Бычкову – так это не мешает, это нормально. Тем более что перед уходом на фронт наш Вася, мягко говоря, разочаровался в своем отчиме. Ну и самое главное: мы все равно всё до конца не узнаем.

– А вот тут извините! – строго сказал Игнат. – А вот тут фигушки! Автор должен знать о своих героях всё. Всё-всё. В скобках прописью через букву «ф» – ф-ф-фсё.

– Всё? Отлично. А вот мы и на самом деле знаем всё. Смотри: Аня получает извещение – во второй половине дня. Алабина нет дома. Звонит Бычкову на работу. Объясняет, кто она. Может, там к телефону подошел кто-то, кто ее помнит. Какой-нибудь Гришка Попельзон, ему три года назад ногу отдавило, и он стал прорабом или что-то вроде того, сидит в конторе. Он ее узнал. Так и так, все рассказала. Могла спросить адрес и телефон, а скорее всего, нет. Просто сказала – «Товарищ Гришка Попельзон, передай Алеше, что так, мол, и так». Бычков к ней пришел вечером. Почему так поздно, в десять вечера? Может, адрес разыскивал. Может, на полсмены задержался. А что письма ему Вася писал, так он на самом деле писал. На работу, конечно же. В Московский метрострой, Герою труда товарищу Бычкову, а там доставят. Потому что Вася, кстати говоря, мог просто не помнить, не знать своего адреса, того адреса, откуда они с Аней уехали к Алабину. Он же тогда еще маленький был, – сказала Юля.