Тысячелетняя битва за Царьград - Александр Широкорад

Отмечая преувеличения в рапорте Ушакова Войновичу, следует отдать должное и маневрам бригадира, который впервые у Фидониси отошел от канонов линейной тактики Тоста.

Граф Войнович вел себя у Фидониси крайне пассивно, зато в рапорте Потемкину боевые заслуги Ушакова и роль его авангарда были сильно преуменьшены. При представлении к наградам Войнович не делал различия между кораблями авангарда, фактически одержавшими победу, и кораблями, которые даже не подошли к противнику на пушечный выстрел. Войнович представил к награде всех командиров кораблей и своего флаг-офицера Д. Н. Сенявина, которого, кстати, и послал к светлейшему.

Ушаков не растерялся и послал свой рапорт к Потемкину, что, вообще говоря, было грубейшим нарушением субординации. Светлейший принял сторону Ушакова. За сражение у Фидониси Войнович получил орден Св. Георгия 3-й степени, а Ушаков — Св. Владимира 3-й степени. Но в начале 1790 г. Ушаков был вызван в Яссы в ставку светлейшего. 14 марта 1790 г. ордером Потемкина Ушаков был назначен командующим Черноморским флотом. А графа Войновича сплавили опять в Каспийскую флотилию. Тогда же в письме Екатерине Потемкин писал: «Благодаря Бога и флот, и флотилия наша сильней уже турецкого. Но адмирал Войнович бегать лих и уходить, а не драться. Есть во флоте Севастопольском контр-адмирал Ушаков. Отлично знающ, предприимчив и охотник к службе. Он мой будет помощник».

Но все это впереди. А пока «разбитая при Фидонисии» эскадра Эски-Гассана 29 июля 1788 г. объявилась у Очакова в числе пятнадцати кораблей, десяти фрегатов и сорока пяти гребных судов. Лиманская флотилия не рискнула остановить турок.

4 ноября Эски-Гассан ушел зимовать в теплые края. Перспектива вмерзать в лед у Очакова ему явно не импонировала. Кстати, часть русских кораблей рискнула остаться у Очакова зимой 1788/89 г., что привело к печальным последствиям — 42-пушечный фрегат «Херсон» (с 1788 г. «Василий Великий») был раздавлен льдами и погиб, а 40-пушечный фрегат «Скорый» (с 1788 г. «Федот Мученик») 20 марта 1789 г. в ледоход был унесен льдами и сильно поврежден.

Пока мы говорили только о боевых действиях в Лимане и на Черном море. А что же делали основные сухопутные силы — Екатеринославская и Украинская армии? Да попросту бездействовали целый год! Потемкин побоялся начинать осаду Очакова осенью 1787 г. и зимой 1787/88 г., что привело к бездействию Екатеринославской армии. Что же касается Украинской армии, то Потемкин умышленно не давал ей начинать боевые действия. Фаворит явно предпочел бы разгром Украинской армии блестящей победе Румянцева над турками.

Как уже говорилось, между войнами турки под руководством французских инженеров капитально перестроили Очаковскую крепость. С началом войны со стороны суши были возведены многочисленные земляные укрепления полевого типа. Очаковский гарнизон был доведен до 20 тысяч человек. На валах и крепостной стене было установлено около 300 крепостных пушек, а в ретраншементе — до 30 полевых орудий.

К середине мая 1788 г. 50 тысяч человек из Екатеринославской армии, предназначенные для осады Очакова, были сосредоточены у Ольвиополя (сейчас город Первомайск). 25 мая войска переправились через реку Буг и медленно продвигались к Очакову, пройдя расстояние 200 км за 33 дня.

Суворов предложи взять Очаков штурмом в тесном взаимодействии с Лиманской флотилией. Однако Потемкин медлил с принятием решения, затем окончательно принял план ведения «формальной осады», по всем правилам построенной атаки методом параллелей и артиллерийского обстрела. Основная идея плана заключалась в том, чтобы сначала устроить отдельные батареи обложения в виде редутов с целью обеспечить фланги осадной армии. Затем овладеть садами, передвинуть вперед батареи, соединить их траншеей и начать методический артиллерийский обстрел крепости, вынудив ее сдаться.

12 июля на берегу Черного моря была построена первая батарея на 10 орудий осадной артиллерии, а 20 июля армия обложила крепость, примыкая правым флангом к построенной батарее, а левым — к Днепровскому лиману. 11 августа для обстрела морского побережья была поставлена четырехорудийная батарея. В течение 8 и 9 августа на удалении 2 км от крепости с целью отражения вылазки противника и прикрытия осадных работ были сооружены четыре редута, три из которых были вооружены пятнадцатью орудиями, а четвертый — восемью орудиями полевой артиллерии.

Турки периодически организовывали вылазки и мешали осадным работам. 27 июля из Очакова вылетел конный отряд в 50 человек и атаковал казачий пикет. За конницей двинулось 500 пеших янычар. Турки заставили отступить отряд полковника П. М. Скаржинекого, насчитывающий 150 человек.

Получив сообщение Скаржинского о нападении противника, Суворов сразу же послал к нему подкрепление — 93 стрелка Фанагорийского полка. Они ударили по туркам «сильным огнем» и отбросили его. Вслед за ними в бой вступили гренадеры батальона Фишера, которых возглавлял генерал-майор И. А. Загряжский.

Турецкое командование постоянно высылало из Очакова подкрепления. Численность неприятельской пехоты увеличилась до трех тысяч человек.

Генерал-аншеф Суворов лично повел в атаку два гренадерских батальона, построив их в каре. Атака была успешной, турки побежали. Русские захватили несколько земляных укреплений перед крепостью. Суворов на плечах отступающих ворваться в крепость. Но Потемкин не только не послал к Суворову подкреплений, но трижды приказывал ему отступить. Между тем силы турок росли.

Наблюдавший издали за боем Потемкин был в ярости. Принц де Линь предлагал немедленно штурмовать оставшиеся почти без защиты укрепления. Австрийский принц явно видел, как большинство значков турецких отрядов уже переместилось к своему правому флангу и обнажило левый. Фельдмаршал был непреклонен. Бледный, плачущий Потемкин шептал: «Суворов хочет все себе заграбить!»

Тяжело раненный Суворов был вынужден сдать командование генерал-поручику Бибкову, который приказал трубить отбой. В ходе этого боя русские потеряли 154 человека убитыми и 211 ранеными.

Потемкин сделал Суворову жестокий выговор: «Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. Ни за что погублено столько драгоценного народа, что Очаков того не стоит...» Суворов отвечал: «Невинность не требует оправдания. Всякий имеет свою систему и я по службе имею свою. Мне не переродиться, да и поздно!»

За глаза же Суворов не стесняясь, острил перед генералами: «Я на камушке сижу на Очаков я гляжу». Естественно, доброжелатели немедленно доводили эти остроты до светлейшего. Не менее язвительно высказывался и Румянцев: «Очаков — не Троя, чтоб его десять лет осаждать». Фраза Румянцева охотно цитировалась как в Царском Селе, так и в ставке Потемкина.

Принц Нассау-Зиген писал в Петербург французскому послу Сегюру: «Очаков можно было взять в апреле... но все упущено». Письмо это, как, впрочем, и другие письма особ такого ранга, было перлюстрировано в Петербурге в «черном кабинете». Копия письма была представлена Екатерине, которая начертала на ней: «Это правда».

Потемкин оправдывал бездействие боязнью больших потерь при штурме и наличием турецкого флота в Лимане. И то, и другое было ложью. Светлейший не мог не знать, что санитарные потери Миниха были во много раз больше боевых, он не мог не видеть сотни больных в лагере осаждающих, большинство из которых было обречено на смерть. Что же касается турецкого флота, то его артиллерия не могла воспрепятствовать даже атаке Очакова со стороны Лимана — вспомним Кинбурн. А при атаке Очакова с суши она вообще была бесполезной. Мало того, турки прекрасно знали, что при удачном штурме в городе начнется резня, и шансы сдаться у простых солдат и населения невелики. Поэтому когда у берега стоит эскадра, то при первом же появлении противника на стенах крепости у осажденных возникает мысль бежать. А когда спасения нет, и храбрый, и трус будет драться на смерть до последнего.