Идущие в ночь - Владимир Васильев

Мы забирались всё глубже, и светлая плоскость, которая заменяла в реке небо, отдалялась от нас с каждым шагом.

Никогда мне ещё не было так странно. Из растрескавшейся земли то и дело вырывались снопы белесых пузырей и с тихим ворчанием устремлялись вверх. Я такое видел не раз. Но — под водой. Действительно под водой. Где были мы с Тури в данный момент — я устал предполагать.

Ветер бодро рысил по направлению к главному руслу. Пучки водорослей становились всё толще и пышнее, но моего коня это только радовало. Меня — не очень. Но только потому, что я не знал — что делать с подобными изменениями.

Сначала я не видел рядом с нами никого. Вернее, не замечал, потому что какая-то живность, безусловно, копошилась невдалеке. Но мы с Ветром и карсой её пугали. Чужаки всегда пугают местных. Это закон, и я его выучил с детства.

Однако постепенно мы с Ветром срастались с обычным подводным пейзажем. Сначала я увидел стайку пёстрых рыбёшек, парящих в воздухе. Взмах-два хвостом, и рыбёшки исчезали из виду. Вода-не вода им нравилась. Мне — ещё не решил. Но непривычной она определённо была.

Потом я как-то невзначай выпустил изо рта несколько воздушных пузырей. Словно у меня был лишний воздух! Впрочем, выходит — был. Я с завидной регулярностью стал выпускать вереницы пузырьков, неуклонно устремляющихся к поверхности необычной реки. Это оказалась единственное неудобство подводного путешествия, если, конечно, называть это неудобством. Я бы не назвал. Видит небо, я повидал всякого. Но ещё не утратил способности изумляться. И слава Близнецам, что не утратил. Где бы я ещё повидал такой мир?

Правильно. Нигде.

А вот карсе окружение активно не нравилось. Она ни на шаг не удалялась от Ветра. И оглядывалась с таким видом, будто бы её надули на городском базаре в присутствии старосты. Вроде и деньги на виду, и товар никуда не делся, а некое надувательство налицо, и никуда от этого не уйти.

Может быть, я несколько сумбурно описываю свои ощущения от подводной жизни, но в такой момент мне в голову лезло буквально всё, что угодно, а я только с немалым удивлением взирал на то, что меня окружало, и переваривал. Есть, наверное, некая граница, за которой чудеса перестают удивлять нас. Я к этой границе определённо подобрался вплотную.

Громадный и округлый топляк, как лежалое сто кругов на лесопилке бревно, вдруг ожил, дёрнулся, и рванулся прочь от нас. В каждом движении бревна сила соседствовала с непривычной грацией несомненно живого, но определённо незнакомого существа. Впрочем, складывалось у меня некоторое подозрение, что таких существ я бы в изобилии встретил в любом Юбенском омуте. Если бы задался целью спуститься на дно.

Но для этого мне оставалось окончательно сбрендить и вернуться в обжитые места. Первое теперь представлялось менее сложным, чем второе.

Пребывание под условной «водой» не причиняло мне ни малейших неудобств. Дышать и двигаться я мог так же, как и раньше, разве что слишком резкие движения вызывали некоторое сопротивление, словно и я и впрямь находился под водой. И только.

Мало-помалу я достиг речного фарватера. Самого глубокого места в русле. Не знаю, как выглядел противоположный берег с поверхности, а из-под «воды» казалось, что обрывистые скалы вздымаются к самому небу. Неба я, к слову, не видел. Видел только белесое свечение над собой. Изредка перечеркиваемое стремительными молниями хищных рыб. Их движения я ни с чем спутать не мог. Экономные и энергичные, как жесты убийц. Лучших в цехе. Дренгерта или Ривы, безразлично. Убийцы были безлики, и не людская, а рыбья сущность только подчёркивала безликость. Умереть от рук рыбы — это представлялось омерзительным, тем более, что у рыб и рук-то нету. Значит умереть от рыбы вдвойне непристойно. Как хотите.

Первую из наглых рыб я ткнул кинжалом. Корова от такого тычка непременно бы издохла. Рыба только бесшумно скользнула прочь, причём я не очень был уверен — повредил я её хоть сколько-нибудь или нет. Скорее нет. Слишком уж она была быстра.

Вторую огрел Корнягой — на этот раз смачно и с душой. Пень я ухватил за разлапистые корни, а рыбу приложил между глаз, да по-доброму, по-сухопутному, чтоб знала, как верхняя погибель выглядит. Рыба на миг застопорилась, потом дёрнулась, но твердь корнягиных лап настигла её вторично. А потом неожиданно вмешалась карса. Её когти вмиг содрали жёсткую кожу около головы, а зубы перекусили обнажившийся рыбий хребет, так что голова просто свалилась на песчаное дно, как ненароком спихнутый со стола в таверне бокал с пивом. Только стука да плеска я не услышал. А карса победно мурлыкнула. Ещё бы — беспечный враг был раз в шесть длиннее моей киски-спутницы.

Только потом я сообразил, что в короткой драке я даже не соскочил с Ветра. Просто не успел. Местные рыбки опережали меня без труда, и только непривычность добычи, видимо, сдерживала их хищные устремления.

И я решил не рисковать. Повинуясь некоему смутному чувству, я подобрал суковатую палицу, прикорнувшую на дне неглубокой впадины у серой скалы, чиркнул кресалом, и поднёс жадный алый огонёк к истлевшему дереву. Палица вспыхнула, будто загодя приготовленный факел у входа в мурхутские пещеры. Я даже отшатнулся. А рыбы стали держаться подальше — видимо, потому, что под водой огонь штука реже встречаемая, чем, скажем, в лесной чащобе. Что ж, их проблемы. Мне вдруг мучительно захотелось закурить трубку, как это с удовольствием делал Унди Мышатник после суматошного дня, но на беду я терпеть не мог табачного дыма. С детства.

Корняга пискнул и зажмурил чёрные бусинки-глаза. Им, кажется, ещё никогда не глушили рыбу.

Третьей рыбе пришлось вспороть брюхо. Быстро и безжалостно, как на бойне. В вывалившиеся лиловые кишки тотчас вцепилась неведомо откуда возникшая головоного-зубастая мелочь, радующаяся чужой смерти. Рыба выпучила глазищи и издохла, съеденная заживо. Хотя была здоровой и тучной, безусловно одной из хозяек здешней «глубины». Здешнего игрушечного омута.

Я мельком подумал, что люди, куда бы они не пришли — безразлично, в царство хорингов или рыб — непременно несут с собой крах старого положения вещей. Хозяевам прежнего остаётся только потесниться, или умереть со вспоротым брюхом. Тут же.

Невольно я прикинул — а чем те же древние хоринги, каждый из которых знает и помнит больше, чем всё человечество от начала времён, лучше бессловесных и безмозглых рыб?

Да ничем. Перед лицом пришлого человека. Пытающегося олицетворить Вечность. Только на мой взгляд — неудачно пытающегося.

Выпустив очередной клуб пузырей, я выругался. Похоже, в мои мысли пробрался кто-то чужой. Шибко умный. Потому что я сроду о таких вещах не задумывался, как о… Ну… О чём, бишь, я только что думал?

Я озадаченно придержал Ветра. Голова стала пуста, как тыква на празднике. Я не помнил ничегошеньки из того, о чём всего минуту назад обеспокоенно размышлял.

Бедный Корняга пискнул, потому что я на этот раз хряпнул им о седло.

Ветер прянул от неожиданности и припустил вперёд по речному руслу.