Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов) - Наталья Нарская

проблемы. Некоторые, покопавшись в памяти, все же вспомнят: это начальные буквы определений frisch (свежий, здоровый, бодрый), fromm (набожный, благочестивый), fröhlich (радостный, счастливый), frei (свободный, независимый). Но что означали эти определения первоначально, когда создавалась спортивная организация? Являлись ли они обозначениями исключительно физических и моральных качеств, к которым следует стремиться?

Обратимся к их расшифровке, данной автором этого девиза:

бодро стремиться к справедливому и достижимому, делать добро, планировать лучшее, выбирать наилучшее; держаться независимо от напора страсти, от давления предрассудка, от страхов бытия; радостно наслаждаться дарами жизни, не изнывать от дум о неизбежном, не застывать от боли при исполнении долга и набраться храбрости, чтобы быть выше краха самого доброго дела; благочестиво исполнять долг, с любовью к людям и в народном духе, в том числе последний долг, уход из жизни[427].

Автор этого девиза вкладывал в него целую политическую программу оздоровления души и тела, нации и страны.

Отец-основатель немецкой гимнастики и популяризатор таких гимнастических снарядов, как брусья, бревно, конь и гимнастические кольца, Фридрих Людвиг Ян (1778–1852) создавал, начиная с 1811 года, гимнастическое движение как основу для физической и моральной подготовки немецкой молодежи к национально-освободительной борьбе против Наполеона, за создание единой Германии. Его страстные выступления за чистоту немецкого языка, против сословных порядков, нападки на Францию, обличения политической раздробленности Германии вызывали противоречивые реакции и имели амбивалентные последствия для его жизненного пути.

Яну не давали учиться в университетах (1800) и избирали в Франкфуртское национальное собрание во время революции 1848 года, запрещали гимнастическое движение (1819) и вводили занятие физкультурой по его методе в гимназиях (1837), заточали в тюрьму (1819–1825) и награждали Железным крестом (1840), ограничивали свободу передвижения (1825) и возвращали утраченное имущество (1842), отправляли в ссылку (1828–1835) и полностью реабилитировали его (1840) и гимнастическое движение (1842).

Столь же противоречивым было и его восприятие после смерти. Его считали демократом и ярым националистом, его наследие поднимали на щит либералы и национал-социалисты. Историки до сих пор спорят о том, был ли Ян антисемитом и расистом[428].

Гимнастический крест был разработан в 1844 году Иоганном Генрихом Фельзингом (1800–1875), который взял за основу двухгрошовую прусскую монету 1693 года. Форма креста напоминает созданный в 1813 году прусский Железный крест, форма которого восходит к кресту Немецкого ордена и других орденов движения крестоносцев – Мальтузианского, орденов тамплиеров и госпитальеров. Отвергнутый в качестве символа общегерманского гимнастического движения при его основании во время революции 1848 года, с 1853 года крест стал использоваться как герб или элемент герба отдельных объединений буржуазно-националистического Немецкого гимнастического клуба, который был распущен в годы национал-социализма. Преемником основанного Яном гимнастического движения и стал возрожденный в 1950 году Немецкий гимнастический союз[429]. Поскольку одной из первостепенных задач Немецкого гимнастического клуба с момента его создания в 1848 году стала организация гимнастических праздников, деятельность гимнастического движения оставила массу материальных следов в виде множества артефактов: кубков и памятных сувениров, мужских и женских аксессуаров. Еще до знакомства с историей гимнастического движения в Германии я не удержался и приобрел пару симпатичных вещиц с его символикой. Крупные перламутровые запонки с позолоченными крестами в форме четырех F, произведенные между 1919 и 1936 годами, лежат в ящике моего рабочего стола (см. ил. 56, вкладка). Оловянный кубок 13-го Баварского гимнастического праздника 1909 года с видом Ингольштадта – города его проведения – на одной стороне и с обрамленным дубово-лавровым венком объемным позолоченным гимнастическим крестом с настоящей миниатюрной гантелей на другой используется под ручки и карандаши (см. ил. 55, вкладка). Глядя на карандашницу, я не перестаю беспокоиться по поводу многозначности символа: что я держу на своем рабочем столе – символ национально-освободительного движения или квасного патриотизма, демократии или антисемитизма? Не только старые фотографии, но и любые старинные вещи подобны волшебному зеркальцу: они рассказывают те истории, которые готовы услышать их (временные) обладатели.

Бенно

Бенно – человек блошиного рынка во всех смыслах этого слова. Мы познакомились на барахолке, Бенно – ее активное действующее лицо. Он же – активист нашего проекта о блошином рынке, который охотно предоставил множество информации и сам стал объектом ценных для данного исследования наблюдений.

Мы обратили внимание на Бенно почти одновременно со знакомством с Манни – и в связи с этим знакомством. Потому что стол-прилавок Бенно стоял в непосредственном соседстве с прилавком Манни и был похож на стол соседа довольно изысканным ассортиментом. Несколько обрюзгший, скромно одетый усатый шатен в очках в возрасте около 60 лет, с интеллигентной внешностью, он много курил, роняя пепел себе на рубашку летом или на свитер зимой, и за рамками общения с клиентами предпочитал помалкивать.

Как и Манни, Бенно приезжал на рынок еженедельно, но не на собственной машине, а общественным транспортом. В отличие от Манни он раскладывал свои товары не рано утром, а после примерно двухчасового обхода толкучки в поисках возможных покупок. Выгрузка содержимого большой сумки представляла собой долгий ритуал, неспешность которого была связана с характером торговца и его товара. Бенно часто прерывал работу курением и отхлебыванием кофе из термоса, его отвлекало громкое общение Манни с многочисленными клиентами. Он неторопливо, осторожно извлекал из недр, казалось, бездонной сумки редкие и дорогие старинные предметы: посуду и столовые приборы из серебра или хрусталя с серебром, витрину с золотыми и серебряными украшениями. Изредка на столе появлялись старинные живописные миниатюры или типичные для XIX века изображения из волос, а также коллекционные пивные кружки. Его специализацией было старинное серебро, почему мы, пока не узнали его имени, именовали его меж собой «серебряных дел мастером».

В первые годы контакта с ним в качестве нерегулярных клиентов он был молчалив и как будто подавлен. С покупателями был вежлив, но сдержан. Мы изредка покупали у Бенно, не торгуясь, какую-нибудь недорогую мелочь – хрустальную солонку в серебряной оправе или стильное серебряное кольцо эпохи ар-деко. В общении обе стороны предпочитали держать дистанцию, ограничиваясь необходимым при совершении покупки словарным минимумом. Когда я вернулся в Мюнхен после годового перерыва и с улыбкой подошел к прилавку Бенно, тот с легкой растерянностью спросил, знакомы ли мы.

Соседство Манни, как выяснилось позже, угнетало Бенно. Тот был для него не вполне удобен, поскольку вечно был окружен толпой клиентов и зевак, представляющих опасность для прилавка с серебряными раритетами по соседству. Напомню: воровство со складных столов на блошином рынке – вещь заурядная, а стол Бенно создавал слишком много соблазнов для нечистого на руку посетителя. К тому же Манни воспринимался Бенно как человек слишком шумный, неумеренно разговорчивый, ограниченный в информации о продаваемых товарах и вообще недостаточно компетентный в торговле антиквариатом. Молчание было защитной реакцией от коммуникативной интервенции соседа.

* * *

После смерти Манни ситуация изменилась. Бенно, безусловно, очень расстроила смерть соседа, но объективно, исходя из ассортимента его товаров, стол Бенно стал новым местом притяжения для многих любителей антиквариата из клиентуры Манни. Напомню, что, например, с Рейнхардом, моим новым другом и собеседником на блошином рынке, мы договаривались о встрече у стола Бенно. Там можно было убить сразу двух зайцев – поучаствовать в интересной беседе и не спеша разглядеть новинки среди товаров Бенно.

Ко времени смерти Манни я уже несколько месяцев был постоянным клиентом Бенно. На его столе появлялись все новые и новые интересные предметы, а я был не столь стеснен в средствах, чтобы отказать себе в маленьких радостях. У меня оказалось несколько редких английских, немецких, итальянских предметов столового серебра по умеренным ценам со скидками для постоянного покупателя. Иногда попадались и раритеты. Например, траурные брошки, о которых рассказано выше, или дамский серебряный кошелек XIX века, с которым читатель встретится позже.

Как оказалось, Бенно постепенно распродавал собственные, годами собиравшиеся коллекции. Я сделался его постоянным клиентом, когда тот стал избавляться от серебряной посуды. О своих товарах Бенно был хорошо информирован и мог сообщить много полезного и достоверного. Его датировка предметов из собственных запасов при проверке с помощью розысков в интернете, как правило, подтверждалась. Довольно надежны были сведения и о недавно приобретенных вещах. Он, как правило, предлагал покупателю артефакты только после того, как придавал им товарный вид и мог их адекватно оценить. Мне