Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

Это было последнее письмо. Мона схватила его и помчалась наверх. Бергхаммер стоял, засунув руки в карманы своего плаща, в спальне Кайзеров, и у него был вид вещи, которую заказали, но не забрали из магазина. Окно было открыто, прохладный ночной воздух проникал в помещение. «У лета короткий перерыв», — заявил диктор новостей еще вчера утром, так оно и было. Перевернутый матрац лежал на полу, шкаф для одежды был полностью опустошен, ящики комода выдвинуты. Вещи и белье были кучей свалены на стуле и маленьком ночном столике, остальная одежда валялась просто на полу. Бергхаммер неподвижно стоял посреди этого хаоса, уставившись в пространство перед собой.

— Мартин, — позвала Мона.

Он вздрогнул.

— Что? — спросил он раздраженным тоном, не глядя на нее.

— Вы не находили ничего похожего на дневник?

— Что? Нет!

— Ничего?

— Нет. Такие люди, как эти Кайзеры, не ведут дневников. Письма — да, может быть, и пишут, но дневник… Ты-то, собственно, должна знать об этом.

— Кстати, о письмах…

— Да? — в голосе Бергхаммера все еще звучало недовольство, но, по крайней мере, он повернулся к ней, и теперь они смотрели друг на друга — Бергхаммер, стоявший возле кучи одежды на полу, и Мона, застывшая в дверном проеме, потому что зайти в эту комнату, ни на что не наступив, было просто невозможно.

— Зайди, пожалуйста, в кухню, — попросила она.

В комнате рядом что-то двигали, слышались тихие ругательства. Наверное, сдвигали в сторону шкаф или полки, чтобы посмотреть, не было ли чего под ними. Бергхаммер, помедлив, осторожно перешагнул через гору одежды. И, как назло, зацепился ногой за большие мужские кальсоны в синий рубчик, когда-то, наверное, принадлежавшие господину Кайзеру. Мона повернулась и пошла впереди него вниз по скрипящей деревянной лестнице.

— Вот, — сказала она, указывая на письма, рассортированные по датам и разложенные на разрисованном серо-белыми узорами обеденном столе с пластиковым покрытием из резопала.

— И что это? — спросил Бергхаммер.

— Письма, — сказала Мона. — От сына Хельги Кайзер. Ну от того, который умер в начале восьмидесятых.

— Да, ну и что?

— В одном из писем есть ссылка на то, что ему написала мать. О чем-то, что случилось в прошлом.

— Мона, честно говоря, я понимаю только…

— Эти преступления, убийства, — перебила его Мона, — они как-то связаны с прошлым. Я уверена в этом. Я имею в виду, что никто не вырезает на трупе слово «тогда» ни с того ни с сего. Понимаешь? Он этим словом намекает на что-то.

— Значит…

— Сядь сначала сюда, — сказала Мона и силой усадила Бергхаммера на один из мягких кухонных стульев.

Бергхаммер скривился: в кухне неприятно пахло заплесневелым хлебом и разными сортами колбасы, но они ничего не нашли в холодильнике, кроме начатой литровой пачки молока, пары стаканчиков с натуральным йогуртом и нетронутого бутерброда, намазанного маслом и медом. У Хельги Кайзер явно не было аппетита. Наверное, этот запах прижился здесь на протяжении десятков лет и его невозможно было удалить, даже если проветривать комнату целый день.

Мона села за стол напротив Бергхаммера.

— Мартин, — настойчиво сказала она, — я уверена, что что-то произошло, когда Плессен и его сестра были еще детьми. Она почти уже готова была рассказать мне это.

— Ну и? — равнодушно буркнул Бергхаммер.

Мона задала себе вопрос: что это с ним? У него был совершенно незаинтересованный вид. Как будто его ничего не касалось. Зачем же он вообще тогда прилетел вместе с ними в Марбург? Зачем ему нужен был этот стрессовый полет на вертолете среди ночи, во время которого ему еще и стало плохо?

Ему, как начальнику комиссии по расследованию убийств, не было необходимости так напрягать себя. Для таких заданий у него были подчиненные.

Хотя, с другой стороны, это никогда его не удерживало от желания в интересующих его случаях самому быть на месте событий.

— Я не знаю, — сказала Мона. — Мне кажется, что у преступника с ней… какая-то родственная связь. Мне кажется, тут какая-то давняя семейная история.

Бергхаммер смотрел мимо нее. Он сидел на кухонном стуле, засунув руки в карман плаща, как случайный гость, заглянувший на минутку и как раз собиравшийся попрощаться.

— Мартин? — осторожно обратилась к нему Мона, сомневаясь, что он вообще ее слушал.

Бергхаммер слегка вздрогнул, словно был в мыслях где-то далеко. Он зевнул:

— Сделай мне кофе, пожалуйста, — попросил он.

— Что?

— Кофе, — прохрипел он.

Мона смотрела на него, внезапно почувствовав тревогу.

— Что-то не так? — спросила она. — Тебе плохо?

Бергхаммер открыл рот, чтобы ответить. У него на лбу выступил пот, и он расстегнул ворот рубашки. Он страшно побледнел, а вокруг его губ образовалось странное белое кольцо.

— Мартин, что…

Не успела Мона договорить, как Бергхаммер упал со стула, будто какая-то невидимая сила снесла его на пол. Мона вскочила и обежала вокруг стола. Бергхаммер распростерся на полу как мертвый, а возле него лежал опрокинутый стул.

Пятница, 25.07, 5 часов 6 минут

После того как приехала «скорая помощь» и санитары забрали Бергхаммера с собой, — он уже снова задышал, после того как Мона сделала ему массаж сердца и искусственное дыхание «рот в нос», но все равно его состояние было неважным, как сказал один из санитаров, — Мона и Фишер остались в кухне одни. Перед ними лежали письма сына Хельги Кайзер, Обыск в доме шел к завершению, полицейские из Марбурга удалились, удалось даже избавиться от несимпатичного обер-комиссара Ферхабера. Труп Хельги Кайзер увезли, и через пару часов он будет лежать у Герцога, на одном из столов для вскрытия. Дом, после того как его покинула армия полицейских, казался одиноким и пустым. За окном рассветало, и миллиард птичек распевал во все горло, радуясь наступающему дню.

— Как насчет завещания Хельги Кайзер? — спросила Мона без особой надежды.

Она уже много часов не спала и не ела, но в данный момент ей это было все равно.

— Ничего не нашли, — ответил Фишер.

Учитывая его нрав, можно было считать, что он вел себя почти приветливо, по крайней мере, наконец-то соответственно своему положению. Инфаркт Бергхаммера — а врач «скорой» подтвердил, что это инфаркт, — казалось, подействовал на Фишера отрезвляюще.

— Совсем ничего? Даже написанного от руки?

— Одно только завещание ее мужа. Он оставил ей все. Дом и пятьдесят тысяч марок в банке. Ее завещания нет.

Фишер взял сигарету «Мальборо» и — о, чудо! — протянул Моне свою пачку, она вытащила сигарету, Фишер дал ей прикурить. Она глубоко затянулась и выпустила дым под потолок.