Обретение крыльев - Сью Монк Кид

Наша мать прислала поздравительную открытку, чего мы не ожидали, и умоляла прислать письмо с подробным описанием свадьбы. «Что Нина наденет? – спрашивала она. – О, вот бы увидеть ее!» Казалось, мать вздохнула с облегчением от мысли, что у Нины появился муж, и надеялась, что мы обе откажемся от ненормальной жизни. Несмотря на это, письмо было проникнуто любовью стареющей матери. Она называла нас «своими дорогими доченьками» и сокрушалась о том, что мы далеко друг от друга. «Увижу ли я вас снова?» – переживала она. Этот вопрос долго преследовал меня.

Я смотрела на Нину и Теодора, стоящих у окна и готовящихся принести клятвы, или, как выразилась Нина, произнести слова, которые подскажет им сердце. И я подумала: хорошо, что мамы здесь нет. Она захотела бы увидеть Нину в кружевном платье цвета слоновой кости или в наряде из голубого полотна, с розами и лилиями в руках, но Нина отбросила банальности и устроила свадьбу, шокирующую публику.

На ней было коричневое платье из хлопка, созданного свободными людьми, с широким белым кушаком и белые перчатки. Ее наряд гармонировал с одеждой Теодора: коричневым сюртуком, белым жилетом и бежевыми панталонами. Невеста держала охапку белых свежесрезанных рододендронов. Нина воткнула веточку в петлю сюртука Теодора. Мать не допустила бы коричневое платье, а тем паче вступительную молитву от священника-негра.

Когда в филадельфийской газете объявили о свадьбе с гостями смешанного происхождения, мы испугались, что случится демонстрация – с бранью, криками и камнями, – но, к счастью, пришли только приглашенные люди. Там были Сара Мэпс и Грейс и еще несколько знакомых освобожденных негров. Мы приурочили свадьбу к антирабовладельческому съезду, и на церемонии присутствовали самые выдающиеся аболиционисты страны: мистер Гаррисон, мистер и миссис Джеррит Смит, Генри Стэнтон, Мотты, Тэппаны, Уэстоны, Чэпманы.

Это событие назовут аболиционистской свадьбой.

Повернувшись к Теодору, Нина заговорила, а я вдруг вспомнила об Израэле и загрустила. Каждый раз, когда это случалось, возникало ощущение, будто я натыкаюсь на пустую комнату, о существовании которой не знала, и, войдя, встречаюсь с призраком человека, который когда-то обитал в ней. Я давно не была в этой комнате, но, когда попадала в нее, душа моя опустошалась.

Глядя на сияющую Нину, я представляла себя на ее месте, и Израэля рядом с собой, и наши клятвы. Мысль об этом исцеляла меня. Я всегда возвращалась к простой истине: «Не хочу больше Израэля, не хочу выходить замуж». И все же меня пленяло видение того, что могло бы случиться.

Я закрыла глаза и тряхнула головой, прогоняя остатки тоски. Снова взглянув на невесту с женихом, я увидела за окном стремительных зеленых стрекоз.

Нина дала обещания любить и почитать супруга, тщательно избегая слова «подчиняться». Теодор же произнес нудный монолог, осудил закон, который предоставлял мужу право распоряжаться собственностью жены, отказался от притязаний на собственность Нины, а потом смущенно кашлянул, обрывая себя, и объявил о своей любви.

Конфронтация, имевшая место в коттедже миссис Уитьер, осталась в прошлом. Теодор не отказался от своих взглядов, но после свадьбы умерил ораторский пыл, как сделал бы любой влюбленный мужчина. Движение за отмену рабства все-таки раскололось на два лагеря, как и предсказывали мужчины, и мы с Ниной подверглись еще большим гонениям, зато началось движение за права женщин.

Нина распечатывала письмо с предложением руки и сердца от Теодора на моих глазах. Оно пришло в конце прошлой зимы во время долгой передышки в Филадельфии в доме Сары Мэпс и Грейс, где мы готовились к циклу лекций в бостонском «Одеоне». Прочитав письмо, Нина уронила листки на колени и разрыдалась. Когда она зачитала его мне, я тоже расплакалась, но к моей радости примешивались тоска и страх. Я хотела для нее этого брака, желала ее счастья не меньше, чем своего. Но куда деваться мне? Несколько дней кряду я не могла сосредоточиться на лекции, которую готовила, или скрыть страх одиночества. Нестерпимо было думать о жизни без нее, жизни в изоляции, но я не хотела также стать приживалкой, ютиться в задней комнате и путаться под ногами. Мне казалось, Теодор вряд ли захочет, чтобы я поселилась у них.

Однажды ко мне подошла Нина и уселась на скамеечку около моего кресла в гостиной Сары Мэпс. Она молча раскрыла Библию и прочитала отрывок, в котором Руфь говорит с Наоми:

– «Молю тебя – не покидай меня и позволь мне следовать за тобой, ибо куда пойдешь ты, туда пойду и я; где поселишься ты, там поселюсь и я; твой народ станет моим народом; твой Бог моим Богом. Где умрешь ты, там умру и я, и там меня похоронят. Пусть Господь свершит это для меня, и пусть только смерть разлучит нас с тобой». – Нина закрыла Библию. – Нам нельзя расставаться, это невозможно. После моей свадьбы тебе надо жить у нас. Теодор попросил передать, что мое желание – это и его желание тоже.

Теодор купил небольшую ферму в Форт-Ли, Нью-Джерси. Из нас получилась бы странная троица, но Нина по-прежнему была бы рядом. Мы продолжили бы работу над проблемой отмены рабства и женским вопросом. Я помогала бы по хозяйству, а с появлением детей стала бы тетушкой. «Одна жизнь закончилась, другая начинается».

В столовой священник произносил молитву, но я не закрыла глаза, как делала всегда, а засмотрелась на Нину, которая держала Теодора за руку. Мы договорились, что я на две недели оставлю молодоженов, а затем приеду к ним в Форт-Ли, но сейчас вспомнила о матери и ее вопросе: «Увижу ли я вас снова?» Пожалуй, это не просто грустные раздумья старой женщины, и я подумала: не сделать ли перерыв в работе и не навестить ли ее?

– Теперь мы муж и жена, – объявила Нина, когда молитва окончилась.

* * *

В саду накрыли обеденный стол. На белой полотняной скатерти стояли блюда со сладостями и лепестками только что сорванных цветов – наперстянки и розовой азалии. Кондитер украсил свадебный торт взбитыми белками и прослоил черной патокой, чтобы подчеркнуть Нинин мотив коричневого с белым. Там же стоял большой кувшин подслащенного малиново-смородинового сока, к которому выстраивались в очередь непьющие аболиционисты, делая вид, что он не забродил. Я быстро выпила изрядный стакан, и мир вокруг слегка поплыл.

Я прохаживалась среди гостей, которых было около полусотни, выискивая Лукрецию, Сару Мэпс и Грейс и думая: «Вот наши друзья, наши люди, и, слава богу, никто не говорит сегодня о жестокости этого мира». Мне повстречался сын миссис Уитьер, Джон, я не видела его со дня стычки в августе прошлого года. Он развлекал публику стихотворением собственного сочинения, в котором высмеивал Теодора за то, что тот нарушил клятву безбрачия. Джон сравнивал друга с Бенедиктом Арнолдом. Меня он приветствовал как сестру.

Лукреция сама нашла меня. Мы не виделись много лет. Сияя от счастья, она затащила меня в уголок сада с цветущими рододендронами, где никто не мог помешать нам.

– Моя дорогая Сара, даже не верится, как многого вам удалось достичь!

Я покраснела от смущения.

– Но это правда, – сказала она. – Вы с Ангелиной самые известные женщины Америки.