Обретение крыльев - Сью Монк Кид

Маленькая госпожа была нормальных габаритов, но в ее платье поместились бы две меня.

Единственное, чего у нас не было, – туфель, подходящих туфель. Только обувь для рабов, и ею придется ограничиться.

В ту же ночь я принялась за работу. Скай подавала мне нитки и ножницы, следила за каждым стежком. Она пела на языке галла свою любимую песню: «Если не знаешь, куда идешь, следует знать, откуда пришел».

– Теперь мы знаем, куда идем, – ответила я.

– Угу.

– Мы будем готовы к четвергу, ко дню, когда пароход отчалит, через восемь суток.

Она взяла свой передник с кресла-качалки, порылась в карманах и вытащила две склянки вроде тех, в которых Тетка хранила настойки.

– Я приготовила настойку из белого олеандра.

У меня мороз пошел по коже. Белый олеандр – самое ядовитое на свете растение. Как-то на Хейсел-стрит загорелся куст олеандра, и какой-то мужчина, надышавшись дыма, упал замертво. Выпив коричневой жидкости из склянки Скай, мы будем корчиться на полу до последнего вздоха, но недолго.

– Мы уйдем отсюда, даже ценой жизни, – отрезала Скай.

Сара

Чарльстон встретил меня грозой. Пароход со скрипом вошел в гавань, и небо прорезала вспышка молнии, полил косой дождь, но я все же вышла под навес верхней палубы полюбоваться видом на город. Я не видела его шестнадцать лет.

Вспенивая воду, пароход прошел в устье гавани мимо форта Самтер, выглядел тот по-старому. Вдали знакомым миражом вырисовывался полуостров, белые дома на Бэттери казались размытыми серым дождем. В груди защемило, как обычно при возвращении в родные места, но тут же пришла боль неприятия. Да, город красив, но в то же время беспощаден. Он поглощал человека, делая его частью себя, а кого трудно переварить, выплевывал, как косточку от сливы.

Я уехала отсюда по собственной воле, и все же создавалось ощущение, что город отторгнул меня так же, как я его. Увидев его теперь, после долгого отсутствия, увидев болотную траву, буйно разросшуюся по окраинам, сбившиеся в кучу крыши с наблюдательными площадками, а за всем этим – колокольни Святого Филипа и Святого Михаила, торчащие темными пальцами, я не жалела ни о своей любви к Чарльстону, ни о том, что покинула его. Тем, кем я стала, меня сделали места, где я жила.

Ветер сорвал с затылка капор, и шарф обвился вокруг шеи. Повернувшись, чтобы размотать его, я увидела в окне салона недружелюбного вида пару. Погостив в Ньюпорте, они возвращались домой и приметили меня сразу после отправления из Нью-Йорка. Я старалась держаться особняком, но женщина рассматривала меня с нескрываемым любопытством.

– Вы дочь Гримке, так ведь? – полюбопытствовала она. – Та самая, которая…

Договорить она не успела, муж взял ее за руку и отвел в сторону. Она, видимо, хотела сказать: «Та самая, которая предала нас».

А сейчас они осуждающе смотрели на меня, на мою мокрую юбку и развевающийся капор. Я не сомневалась, что, как только мы причалим, мужчина сдаст меня властям. Кто знает, может, вернувшись, я совершила ужасную ошибку. Я отошла на нос парохода, и тут же прогремели раскаты грома и потонули в шуме двигателя. Чарльстон простил бы своим чадам многое, но не предательство.

* * *

Через час после прибытия я отыскала Подарочка. Она шила наверху в эркере, своем любимом месте. Увидев меня, она вздрогнула и, оступившись больной ногой, уронила на пол рабочую рубашку с иголкой и ниткой. Я бросилась вперед, чтобы поймать ее, но Подарочек выпрямилась, и мы оказались в объятиях друг друга.

– Я получила твое письмо, – тихо сказала я на случай, если кто-то подслушивал.

Она покачала головой:

– Но ты вернулась не из-за него, а из-за меня.

– Конечно.

Я подняла рубашку, и мы уселись на диванчик у окна.

На ней был привычный красный шарф. Мне показалось, она почти не изменилась. Те же огромные глаза, только золотистый оттенок слегка потемнел. Такая же миниатюрная. Не хрупкая или бестелесная, а просветленная и сосредоточенная.

Между нами лежала трость с занятной головой кролика, вырезанной на ручке. Она отодвинула ее в сторону:

– Ты ведь приехала не для того, чтобы отговорить нас, правда?

– Это опасно, Подарочек… Я боюсь за тебя.

– А я больше боюсь, что придется остаток дней кланяться твоей матери и расшаркиваться перед ней.

Я громким шепотом изложила ей свой план: уговорить мать продать мне их обеих.

Она горько рассмеялась:

– Угу.

Я не ожидала такой реакции. Вдали, в гавани, маячил пароход, умытый дождем.

Она заерзала на подушке и сказала, чуть дыша:

– Не припомню, чтобы госпожа сделала для меня что-то хорошее, вот и все. А ты приехала издалека – никто другой не сделал бы для меня этого. Так что можно попытаться, и, если она продаст нас, я отдам тебе все, что у меня есть, – четыреста долларов.

– Этого не понадобится…

– Нет, по-другому я не хочу.

Мы замолчали, к лестнице с моим чемоданом подошел Гектор, дворецкий, назначенный Мэри. Он уставился на нас долгим взглядом, от которого мне стало не по себе. Я встала:

– Мне надо устроиться.

– Хорошо, а потом поговори с ней, – прошептала Подарочек. – Но не тяни слишком долго.

* * *

Я выжидала четыре дня. Высказывать свою просьбу раньше было бы опрометчиво. Хотелось, чтобы мама считала, будто я вернулась с единственной целью – повидаться с ней.

Я заговорила о своем деле во вторник днем, когда мы с матерью и Мэри сидели в столовой и обмахивались веерами во влажной жаре. Никто из нас, казалось, не торопился прервать затянувшееся молчание. Были исчерпаны все безобидные темы разговора: дождливая погода, впечатляющая железная дорога, проложенная от Чарльстона до Саванны, приглаженная версия Нининой свадьбы, новости про моих родственников, племянников и племянниц, которых я никогда не видела. В надежде на шанс получить свободу для Подарочка и Скай, я не стала рассказывать о своих скандальных приключениях, описанных во всех газетах. Нельзя было говорить и об отмене рабства, Севере, Юге, религии, политике или о том, что прошлым летом город объявил меня вне закона.

– Люди поговаривают, Сара… – нарушила дремоту Мэри.

Она переглянулась с матерью, и я поразилась их сходству. До меня словно докатилось эхо детского одиночества, и я вновь почувствовала себя не такой, как все. В памяти зазвучал голос Бины: «Бедная мисс Сара». Откуда вдруг взялись абсурдные детские переживания?

– Уже вовсю ходят слухи о твоем возвращении, – продолжила Мэри. – Шериф может появиться в любой момент, и, если ты останешься здесь, не знаю, чем мы сумеем помочь. Едва ли сможем прятать тебя как человека, укрывающегося от правосудия.