Башня у моря - Сьюзан Ховач

А кузен Джордж добавил:

– Ты им дай палец – они оторвут всю руку. И потом, это для их же блага, Патрик. Если ты обанкротишься, то это им не поможет. А я видел много погибших имений после голода и знаю, как арендаторы страдают в таких обстоятельствах.

Несмотря на все это, Макгоуан, хотя и неохотно, был признан честным, а его работа – вполне приемлемой.

– Так, – подвел итог Дьюнеден, когда Макгоуану были даны поручения относительно новой арендной платы, – с Кашельмарой мы разобрались. Теперь требуется заняться Вудхаммером.

Я пытался возражать, но это было бесполезно, потому что они держали меня на коротком поводке, и мы все это понимали. Я оказался в очень неловком положении – пришлось объяснять Саре, почему я посвящаю моих родственников в свои дела, и весь этот несчастный процесс, который мы прошли в Кашельмаре, начался снова.

По иронии судьбы я всегда был совершенно уверен: в Вудхаммере все организовано идеально, но оказалось, старик Мейсон, мажордом, стал давать слабину, и доходы резко упали. Кроме того, по всей стране в сельском хозяйстве наблюдался спад. Не знаю почему, но кузен Джордж винил во всем падение урожаев, а Дьюнеден – увеличивающуюся экономическую мощь Соединенных Штатов, но я уверен, что оба они ошибались. Как бы то ни было, после недели, проведенной в Вудхаммере, Дьюнеден заявил, к моему ужасу, что мы должны ехать в Лондон и поговорить с мистером Адольфусом Ратбоном из «Ратбон, Армстронг и Мазер».

Остановить его я не мог. Два дня спустя я сидел в маленькой столовой моего дома на Курзон-стрит и в отчаянии слушал, как Ратбон беспечно рассказывал о городских домах, шикарных многолюдных свадьбах, амбулаториях на западе Ирландии, бесчисленных бальных платьях и последнее, хотя и самое неприятное, о мистере Голдфарбе с Бред-лейн и его убийственных процентах.

В довершение всего до Дьюденена дошли слухи о том, что я как-то раз в «Альбатросе» за один вечер просадил три тысячи фунтов. Я понял, что мне если что и светит, так это крупная взбучка.

К этому времени я пребывал в смешанных чувствах: злость, негодование, униженность. Был вне себя от ярости, что они сочли возможным совать нос в мою жизнь, и хотя я признавал их право знать, как обстоят мои дела, но все же полагал, что между джентльменами заем либо дается, либо нет, без всяких вопросов. И только из-за того, что я их родственник, они осмелились разобрать по косточкам мои дела. Еще я пребывал в ярости оттого, что меня унижают перед моим юристом и моими слугами, относясь ко мне как к неразумному ребенку, который не в состоянии содержать свой дом в порядке. Я знал, что вел себя глупо, – тут и возразить нечего. Но все совершают ошибки, и мое глупое поведение не сделало меня никчемным мошенником, как явно считали они. Единственная причина, почему я играл с ними в эту игру, состояла в том, что мне отчаянно требовались деньги, но в конце я даже начал сомневаться: не слишком ли высокую цену плачу, подвергаясь такому унижению со стороны родственников?

Час расплаты настал в одно прекрасное утро, когда мы собрались в гостиной дома Дьюнедена на Брутон-стрит. Дьюденен, видимо осознавая, что, ввиду отсутствия кровного родства со мной, его высокомерная позиция будет более непозволительной, назначил говорить от имени их обоих кузена Джорджа.

– Итак, Патрик, – заявил, как всегда напыщенно, кузен Джордж, – мы наконец пришли к решению.

Чертовски мило с вашей стороны, в ярости думал я, но мне удалось придать лицу вежливо-вопросительное выражение.

– Мы решили дать тебе деньги…

У меня вырвался вздох облегчения.

– Это очень достойно с вашей стороны, – искренне сказал я. – Огромное спасибо.

– На определенных условиях, – добавил Джордж, даже не дав себе труда ответить на мои слова благодарности. Пошло-поехало, подумал я. – Прежде всего совершенно очевидно, что в течение следующих двух лет тебе придется жить скромно, пока твои долги не будут уменьшены до приемлемого уровня.

– Да, конечно, – согласился я. – Уверен, что не буду против круглый год проводить в Вудхаммере.

Я старался не думать о том, как на это прореагирует Сара, и сказал себе, что буду возить ее в Лондон на короткое время.

Но Дьюнеден, черт его побери, точно знал, о чем я думаю.

– Патрик, Вудхаммер уж очень близко к Лондону, – заметил он. – А в Лондоне слишком много искушений, чтобы потратить деньги. К сожалению, мы должны посоветовать тебе закрыть Вудхаммер по меньшей мере на два года, а дом в Лондоне на Курзон-стрит сдать, чтобы увеличить доходы. Твой кузен и я возьмем документы на право собственности этим лондонским домом в качестве обеспечения той крупной суммы, которую мы тебе предоставим. На мой взгляд, этот городской дом не имеет смысла продавать, поскольку ты не окупишь безумных затрат на него. Лучше его сохранить, если можешь, исходя из предположения, что стоимость недвижимости будет возрастать.

– Но послушайте, – встревожился я, – если нельзя жить в Лондоне и вы не позволяете мне жить в Вудхаммере, то где, черт возьми, нам жить?

Я знал ответ, еще не закончив вопроса. Именно тогда впервые понял, что на самом деле значит фраза «испугаться до смерти».

– Конечно в Кашельмаре, – удивленно ответил кузен Джордж. – Где же еще?

Я открыл было рот, чтобы сказать «Никогда!», но тут же закрыл его. Лучше пока подыгрывать им. Сейчас был самый неподходящий момент заявлять, что никакие канаты в мире не могут снова привязать меня к Кашельмаре.

– Не стану притворяться, я бы лучше себя чувствовал в Вудхаммере, – заявил я после неприлично длинной паузы, – но если вы говорите, что я должен жить в Кашельмаре, вероятно, так тому и быть. Есть ли еще какие-то условия?

Роль спикера теперь взял на себя Дьюнеден:

– Ты должен дать нам слово, что не будешь участвовать ни в каких азартных играх ни сейчас, ни в течение ближайших двух лет.

– Хорошо. Знаю, что вел себя глупо. Я дам вам слово. Когда я смогу получить деньги?

– Есть еще одно условие, о котором мы пока не говорили.

– Да? – Я едва скрывал раздражение. – Какое?

– Мы категорически требуем, чтобы ты в будущем разорвал все контакты с Родериком Странаханом.

Последовала еще одна пауза. Лучи утреннего солнца наискосок падали на роскошный аксминстерский ковер[9], под открытым окном по Брутон-стрит в направлении Беркли-сквер прогрохотали два ландо.

Я встал. Наступает момент, когда мужчина должен встать, и хотя я знал за собой много недостатков, но знал еще и одну добродетель, которую никто никогда не подвергал сомнению.

Я всегда предан друзьям.

– В таком случае, джентльмены, – заявил я, – нам больше нечего обсуждать. Сохраните при себе ваши деньги. Я не торгую моей дружбой с Родериком Странаханом, какую бы цену мне ни предлагали, даже ту, которую хотели предложить вы.