Синтар. Остров-убийца - Сора Наумова

Генри понимал его. Он тоже помнил ту девушку, красивую, как розовый рассвет. Помнил ее музыку, проникающую даже в сердце того, кто стал называть себя Ками и у кого никогда не было сердца. Аой. Генри помнил Аой.

– Аой мертва. Ее убил муж, не дождавшийся наследников. И она первой предала тебя.

– Это неправда.

«Она любила греть руки, забираясь ко мне под футболку, боялась жуков и очень злилась, когда я пропускал ужин. Думаешь, я могу считать ее ненастоящей?»

– Все те, кто предал тебя, лежат в этой земле. И ты тоже, – Генри был жесток, ему приходилось. – Ты умер и стал мононокэ.

– Это неправда, – он покачал головой. – Я не мононокэ.

«Представь, каково это, быть заживо погребенным из-за пустой клеветы. Его предали, его имя предали забвению. Никто этого не заслуживает, никто».

Генри постоянно слышал голос Сораты. Он раздавался в его голове, и она начала болеть. Или просто Генри умирал.

– Дай мне спасти тебя, – Генри сложил ладони перед грудью. – Твои страдания закончатся.

– Страдания? – мононокэ попробовал это слово на вкус, и оно ему понравилось. – Ты ничего не знаешь о страданиях.

Он опустил взгляд на нож, все еще торчавший из него, и, взяв за рукоять, вытащил. Выступившая кровь медленно начала втягиваться обратно в рану.

Убей его!

Генри почувствовал приказ, как разряд тока. В голове помутилось, но он продолжал терпеть. Его использовали, он знал об этом уже давно и был готов сопротивляться.

– Оставь это тело и покажи мне свою истинную форму, – велел он.

Мононокэ перехватил нож за лезвие и метнул в Генри. Блестящая молния преодолела барьер, но Макалистер поймал ее и бросил к ногам.

– Тогда приди и убей меня, – сказал он и развел руки.

Мононокэ был быстр. Человеческое тело лишь немного сдерживало его мощь, и Генри обнял его, чувствуя, как опаляется о его жар и кожа покрывается волдырями. А может, так лишь казалось.

– Если ты слышишь меня, Сора, – шепнул он, стискивая губительные объятия. – Если ты еще здесь, борись. Это не я, это ты должен победить. Я лишь орудие.

Он отстранился и, глядя в чернильно-черные глаза, сказал:

– Твое имя Дайске, и им я заклинаю и изгоняю тебя.

На ладони раскрылся бумажный листок, и кровь Генри нарисовала на нем алые знаки.

– Покажи мне свою форму! – выкрикнул он и ударил Сорату по лбу. Листок прилип к нему, и кровавые иероглифы вспыхнули огнем. – Дайске, оммёдзи острова Онисэн!

Сората страшно заорал. Из его рта полилась жидкая тьма. Не касаясь земли, она превращалась в дым и устремлялась к потолку. Когда его стало так много, что он заполнил собой все вокруг, в руке Генри появился фонарик. Он был создан из его крови, а огонь свечи – из его души. Генри подкинул фонарик вверх, и он засиял ярче солнца.

Сейчас было самое время загадать желание.

Генри обернулся и в потоках света увидел Филлис. Она сняла маску и, засмеявшись, бросила на пол. Поверженный мононокэ кровоточил тьмой, и красный дождь превращался в розовые лепестки и опадал, кружась на невидимом ветру. Мононокэ плакал, и Генри плакал вместе с ним. От боли и обиды, от краткого мгновения счастья. И от облегчения. Смерть это лишь еще один вид свободы.

– Это все? – спросил Генри опустошенно.

– Почти. Я помню твое желание, – сказала Филлис и протянула к нему руки. – Иди за мной, и оно исполнится. Даю слово. Уговор есть уговор.

Генри пошел за ней. Он не обернулся на Сорату, потому что это не дало бы ему сделать и шагу. К тому же волноваться больше не о чем.

Уговор есть уговор.

Ветер толкал в грудь. Генри сложил ладони козырьком, защищаясь от лучей, выглянувших из-за туч. Над ним раскинулось тяжелое серое небо Синтара, в нем зияли рваные дыры, и сквозь них лился свет.

На обрыве стояла девушка. Нет, не просто девушка.

– Лилли!

Филлис обернулась, и ветер набросил ей на лицо покрывало из горящих на солнце ярко-рыжих волос. Он трепал ее белое платье, и в нем она казалась такой невыносимо хрупкой, почти прозрачной.

– Брат! – она протянула к нему руки и улыбнулась. Генри особенно отчетливо видел именно ее губы, пухлые, розовые, чуть потрескавшиеся. В детстве она постоянно облизывала их на ветру. Генри понимал, что это лишь очередной обман, но когда Филлис сделала короткий шаг назад и, продолжая тянуть к нему руки, рухнула в пропасть, не выдержал. Поверил. С криком бросился на помощь и, конечно, не успел. Насмешливо захихикали чайки, и шумное беспокойное море ударилось о прибрежные скалы. Генри свесился с обрыва, но серая пена, что буйствовала внизу, прекрасно прятала следы.

– Почему так медленно, братик?

Генри обернулся, и Лилли с мягкой улыбкой толкнула его в спину. Хватило слабого толчка, и он полетел в бушующую бездну. Мгновения полета были краткими, как удар сердца. Вода разомкнулась и сомкнулась, принимая столь щедрый дар. Генри закрутило, завертело, сдавило со всех сторон. Холод впился в руки и ноги, сделав их ватными и неповоротливыми. Тело налилось свинцом, но Генри продолжал жить. Расплавленный лед заполнял его легкие, разъедал глаза, все еще широко раскрытые от испуга. Если умереть на теневой стороне, наверняка умрешь и в реальности. Сората спрашивал об этом, жаль, не выпадет возможности рассказать ему, как это бывает на самом деле.

Генри опускался все ниже. Медленно, плавно. Вот из толщи воды показалось бледное лицо. Генри узнал его, узнал эти глаза, похожие цветом на зимний океан. Они были слепы, возможно, что и сам Генри уже ослеп в ледяной воде, но призрак, его самый первый призрак, точно видел его. В этом взгляде была тоска, сожаление и безысходность. Они с Генри тонули вместе, и чем дольше Генри смотрел, тем яснее видел себя самого. Его подхватил подводный поток и со страшной силой потащил внутрь водоворота. Генри позволил ему нести себя навстречу новому испытанию, и закрыл глаза.

Его испытывали. Он понял это сразу, как только взял за руку фальшивое божество одинокого острова Онисэн. Не знал только, что делать, чтобы выйти из этого испытания с победой. Впрочем, быть может, победа и не предусматривалась.

Теперь Генри стоял на причале. Горизонт окрасился всеми оттенками красного, садилось солнце. Перистые облака застыли в небе, как мазки кистью. Красивые, невероятно красивые декорации. На краю причала сидела девушка, опустив ноги в воду.

– Филлис? – позвал Генри. – Почему снова ты? Ты… ты мое наказание?

Она не ответила. Бултыхнула ногами, поднимая облачко брызг, и тихо засмеялась. Это были единственные звуки, что нарушали идеальную тишину.

– Лилли?

Генри пошел к ней. Его шаги тонули в вязкой тишине, такой густой, что идти сквозь нее было почти физически тяжело. На расстоянии вытянутой руки Генри замер в нерешительности. Даже если это лишь игра его воображения, не слишком ли живо оно разыгралось? Насколько глубоко в себя он погрузился?