Неправильный Дойл - Роберт Джирарди

Несколько минут спустя в дверном проеме номера семнадцать появился Фини. Он был без пиджака: на его груди, небрежно пристроившись, висел «ругер» с прямой рукоятью.

– Почему бы тебе не зайти и не отдохнуть, Стрелок? – спросил он. – У тебя впереди трудная ночь.

Храп Иисуса уже раздавался из душного сумрака.

– Нет, спасибо, – сказал Дойл. – Пойду прогуляюсь. – Он махнул рукой в сторону узкой полосы усеянного камнями пляжа по другую сторону железнодорожных путей.

– Не думаю, – сказал Фини. – Держись поближе, чтобы я мог за тобой присматривать.

– Я заехал так далеко, – сказал Дойл. – Вряд ли я теперь сбегу.

Он отвернулся и пошел к путям, перешагнул через них и, обойдя мятые пластиковые бутылки и другой мусор, побрел по песку. Пройдя немного, он сел, снял ботинки и закатал брюки. Желтая пена и россыпь окурков отмечали границу прилива. Он вошел в тепловатую воду по лодыжки и стоял, жмурясь, глядя на расплывчатый горизонт. Ветер вздымал волны, высоко плыли тонкие белые облака, какие-то птицы ныряли в прибой. Внезапно ему показалось, что он у последней черты. И правда, почему бы им просто не убить его и не разделаться со всем этим? Он напряженно стоял, словно ожидая, что вот-вот раздастся щелчок глушителя, осторожная пуля войдет в затылок, и останется только тело, качающееся на волнах лицом вниз.

Но выстрела не последовало. Несколько минут он, как дурак, топтался в воде, пока не наступил на что-то мягкое и хлюпающее. Он отдернул ногу, выскочил на берег и побрел по плотному влажному песку, пока не нашел место, укрытое дюнами от мотеля и железнодорожных путей. Прямо там, на песке, Дойл лег и уснул и во сне снова оказался в дешевом номере с белыми стенами – может, это был отель «Галлего» в Мадриде? – в то далекое утро, на следующий день после их с Фло приезда из Нью-Йорка в Испанию. Сквозь зеленые металлические ставни струился теплый южный свет, ее упругое тело поднималось и опускалось на него.

Сам акт длился не очень долго, но был страстным и утомительным, и после он чувствовал головокружение, лежа в постели возле женщины, которую любил, в незнакомом городе, в стране, которую не знал. Потом Фло шептала ему на ухо странные испанские слова: иscoba – метла, cuchara – ложка, colinabo – брюква, ricones – почки, desesperar – отчаяние, primavera – весна, nieve – снег. Нужно продолжить уроки испанского, говорила она, но нет, это была неправда, просто ей нравилось касаться губами его уха.

Пока они лежали, тесно прижавшись друг к другу липкими телами, до них стали доноситься звуки траурной музыки: глубокий, скорбный стон труб, зловещий стук одинокого барабана. Фло перестала нашептывать слова и насторожилась, как кошка. Музыка приближалась.

– Что это? – тревожно спросил Дойл.

Фло встала, откинула черные пряди, раздвинула ставни и вышла на крошечный балкончик, нависающий над улицей. Там в терракотовом горшке росли петунии вперемешку с ирисами, утреннее солнце освещало их пурпурные и розовые лепестки и округлости Фло. Дойл смотрел на нее с кровати. Обнаженная, она нависла над перилами, чтобы лучше видеть происходящее.

– Иди сюда, посмотри, – позвала она.

Он отбросил простыню, подошел к ней и увидел, как из-за угла выходит траурная процессия: шестеро мужчин в белой одежде и остроконечных колпаках, как у членов ку-клукс-клана, несущие узкий белый гроб. На плащах, свисающих с плеч, краснели мальтийские кресты. Духовой ансамбль из пяти человек, следующий за этой печальной процессией, был тоже одет в белые мантии и колпаки, со специальными дырами для рта, прорезанными, чтобы играть на инструментах. На улице больше никого не было – только эти люди и гроб. Фло перекрестилась: люди в капюшонах шли так медленно, словно направлялись в иной мир.

– Почему больше никого нет? – прошептал Дойл. – Где родственники? – Ветер холодил бедра.

– Люди в мантиях – монахи, которые дали обет не произносить ни слова, если оно не обращено к ангелам или Господу. Один из их братьев умер, и они несут хоронить его в Кампо Санто.

Когда процессия проходила прямо под ними, монахи, как по сигналу, подняли головы и посмотрели на стоящих на балконе мужчину и женщину, голых, как Адам и Ева. Именно это увидел Дойл в своем сне – утренний свет на ирисах, на грудях Фло, на людях в колпаках, на белом гробе, блестевшем, точно снег, точно полоска бумаги, на которой ничего не написано.

«Мерседес» застрял в плотном движении на подъездной дороге, тянувшейся вдоль дамбы. Перед ними на полмили – рубиновые габаритные огни, непрерывным потоком двигающиеся к белому куполу «Арены солнечного побережья» Билокси. Длинные пальцы прожекторов бесстыдно скользили по темным кучевым облакам, нависающим, словно женские груди. Из-за облаков показался последний слабый луч солнца и тут же исчез. Пока «мерседес» медленно полз вперед, Дойлу удалось разглядеть надпись на огромном транспаранте, свисающем с опор прямо под куполом: НОЧЬ БОЯ.

– Кто дерется? – спросил Дойл, нарушая тишину.

– Эспозито и Флеминг, – сказал Фини. – Эспозито – спик,[152]Флеминг – ниггер. Значит, драка будет жаркой. Если Эспозито выиграет, то получит право выступать против Де Ла Хойи в Гардене через два месяца. Чего это я тут распинаюсь? Ты здесь не для того, чтобы смотреть бой, не забыл?

– Точно, – сказал Дойл.

Фини возился с климат-контролем, меняя температуру в салоне, и не заметил, что машина впереди внезапно остановилась. Он надавил на тормоз, шины завизжали по влажному асфальту. Машина дернулась и замерла в дюйме от бампера передней. Фини ударил кулаком по рулю и резко повернулся к Дойлу.

– Чего ты молчал, идиот? – закричал он.

– Я думал, ты за рулем, – спокойно сказал Дойл. Фини вытащил из-под куртки «ругер» и направил Дойлу в висок.

– Выметайся и шагай пешком, пока я не всадил пулю тебе в голову, ты, долбаный умничающий ублюдок!

Дойл вылез из машины, хлопнул дверью и пошел пешком.

Фини открыл окно.

– Бар на стадионе в вестибюле С, придурок, – крикнул он. – Через час.

Протискиваясь между машинами, Дойл брел по ужасной грязи к стадиону, возвышавшемуся над парковкой, точно огромный гриб. Мужчины и женщины в машинах, мимо которых он проходил, демонстрировали этническую принадлежность боксеров. Большинство были темнокожими, как Флеминг, и выглядели так, словно приехали на вечеринку в стиле 30-х годов. Сияние атласных отворотов, фетровые шляпы с узкими полями, массивные украшения и – что было просто невероятно – мех. Громкие звуки труб марьячи[153]раздавались из случайно попавшего сюда пикапа, украшенного мексиканским триколором. Через десять минут Дойл добрался до стадиона, отдал половинку билета человеку в красной спортивной куртке у турникета и поднялся на переполненном эскалаторе в вестибюль С. Там он нашел бар, точнее, ирландский паб под названием «Боксер», который был пуст, несмотря на скопление испытывающих жажду зрителей в вестибюле. На плакате, с внутренней стороны двери, были изображены два белых боксера со старомодными загнутыми усами в классической стойке девятнадцатого века: лицом друг к другу, кулаки сжаты, ноги расставлены.