Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

Заключительная бомбардировка крепости началась 24 августа (5 сентября) 1855 г. В этот день, «…назначенный для начала шестого усиленного бомбардирования Севастополя, на французских батареях находилось 609 орудий, именно: на правой французской атаке 239 (103 пушки, 49 гаубиц и бомбовых пушек и 87 мортир), а на левой французской атаке 370 орудий; на батареях английской атаки — 198 орудий (108 пушек и 90 мортир), всего же на осадных батареях стояло 807 орудий, из коих только небольшая часть была назначена для действия против Северной стороны и по рейду, либо находилась в редутах на Сапун-горе; прочие же все 698 орудий должны были громить нашу оборонительную линию».

Севастополь после оставления русскими войсками. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.

Из окопов союзников зрелище было грандиозным. Перед глазами рядового Гоуинга оно осталось надолго: «Утром 5-го сентября 1855 года земля содрогнулась от ужасного грохота: началась последняя бомбардировка. Целый день полторы тысячи пушек и мортир поливали огнем позиции обеих сторон.

Вечером 6-го числа нас отправили в окопы. Мне досталось тепленькое местечко — передовая траншея, где я и просидел всю ночь. Утром нас перевели в одну из тыловых траншей побезопасней, где, несмотря на грохот взрывов, нам удалось прикорнуть на пару часов. Мы чудом спаслись от огромной бомбы, угодившей в самую гущу наших рядов; едва мы прижались к земле, как она взорвалась, разнеся остатки нашего завтрака по окрестностям. Кто-то из офицеров спросил, есть ли пострадавшие; “А как же! — отвечал один из наших. — Нам ведь теперь нечего есть!”.

Представьте несколько сотен пушек и мортир, стреляющих залпами. Иногда они затихают, чтобы поостыть, затем снова изрыгают огонь; земля под ногами содрогается от ужасного грохота. Так продолжалось часами; мы света белого не видели за клубами дыма и пыли, градом осколков и заревом огня. Но недаром говорится — чем ближе знаешь, тем меньше почитаешь. У меня на глазах под ужасным обстрелом солдаты спокойно играли в карты, а ведь прямо над их головами свистели наши собственные ядра. Я был свидетелем пяти бомбардировок, но эта была самой ужасной; однако, как заметил один из ветеранов, все хорошее быстро кончается.

Огонь русских был очень плотным — у них по-прежнему было больше орудий, чем у нас, и некоторым нашим батареям приходилось несладко; да и пехоте доставалось от вражеских ядер, сеявших смерть в наших рядах — и все же за целый день я не слыхал ни одного недовольного голоса. Мы твердо знали зачем пришли и гадали только, пойдем ли в атаку этой ночью…».

Не менее впечатлил обстрел Севастополя сержанта 19-го пехотного полка «Зеленых Говарда» Ашервуда: «Обстрел Севастополя, начавшийся сегодня с восходом солнца, бушевал вдоль всей линии. Это был самый сильный обстрел, который велся главным образом на левом фланге. Метод стрельбы был не такой как прежде. Каждая из союзнических батарей сменяла другую, позволяя использовать время для отдыха в течение дня… С наступлением ночи бомбардировка не прекращалась…».

Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Обстрел продолжался с такой же интенсивностью. Английские солдаты могли наблюдать его последствия. Сержант Ашервуд увидел, что часть крепостных укреплений разрушена, в городе бушевали сильные пожары, ответный огонь русских значительно ослабел. Ночная работа союзных батарей не давала русским саперам сделать то, что они научились делать особенно хорошо — восстанавливать поврежденные орудийные позиции. Также возникли проблемы с доставкой боеприпасов для артиллерии.

В городе начался ад, не прекращавшийся круглые сутки. Те, кому судьбой было предназначено быть под этим обстрелом, свидетельствовали о его необычайной мощности: «25 августа, часов в 9 утра, неприятель открыл по всей оборонительной линии Севастополя такой страшный, разрушительный огонь, что едва ли военная история когда-либо видела и слышала подобное. Это просто могло быть подобно треску вулканического извержения и эта потеха над нами продолжалась три дня и три ночи: мы так и предположили, что это должно быть последняя агония наших врагов, и после всего этого что-нибудь да должно быть, а штурм-то непременно…».

Батарея фон Драхенфельса находилась непосредственно на Малаховом кургане, на котором был сосредоточен огонь французской артиллерии и где впоследствии развернулись наиболее драматические события, решившие исход борьбы за Севастополь. Его воспоминания о бомбардировке и штурме очень интересны и в них, при детальном рассмотрении можно найти ответы на многие вопросы, касающиеся событий последних дней обороны крепости: «На следующий день с рассветом неприятель открыл по нас сильнейшее бомбардирование. Бесчисленное множество снарядов прилетало к нам и страшным образом разрушало бруствер и амбразуры. Как я уже говорил выше, недостаток в разрывных снарядах и мортирах большого калибра был для нас весьма ощутителен, так что мы прицельными своими выстрелами только могли вредить неприятельским пушечным батареям, мортирным же не могли сделать почти ничего.

Из моих семи орудий все почти должны были одно за другим замолчать, потому что у одного был разбит станок, а у других амбразуры были завалены до такой степени фашинами и землею, что не было никакой возможности прицеливаться и стрелять. Во втором часу пополудни, имея только всего две амбразуры, бывшие еще в исправности, я прекратил огонь, зарядил все свои орудия картечью, и кроме того, мешочками с ружейными пулями; ибо мы убеждены были, что после столь сильного бомбардирования, непременно последует штурм. Но под вечер французский огонь стал утихать; англичане одни продолжали шибко по нам стрелять, но к ночи замолчали и они. Мы же, воспользуясь этим случаем, принялись исправлять верки».

Все защитники крепости почти сразу ощутили на себе силу организованного и концентрированного огня: «Канонада эта, с батарей дальних и воздвигнутых на самом близком расстоянии от оборонительной линии, снарядами, частью разрывными, постоянно действовала на наши верки самым разрушительным образом: мерлоны и траверзы, под жестоким огнем возобновляемые каждую ночь, рассыпались от нескольких снарядов; брустверы глыбами оседали в ров и работы, стоившие неимоверных усилий и пожертвований, снова распадались в прах, насыпи из сухой и рыхлой земли уже не имели никакой связи. На левой стороне Корабельной части, которая преимущественно была поражаема неприятелем бастион № 2 каждый вечер представлял груду развалин и ни одно орудие оного не могло действовать свободно; 12-ти орудийную батарею, на левом скате Малахова кургана, принуждены были переместить на вторую, еще воздвигавшуюся оборонительную линию; но и эта последняя страдала не менее левого фаса Корнилова бастиона, куда атакующий направил самый усиленный огонь».

Свои задачи союзные артиллеристы выполняли успешно. Укрепления Малахова кургана постепенно были приведены в негодность: «Тут только увидели мы весь ужас своего положения! Ров был до такой степени засыпан землею, что не было никакой возможности ходя в нем выпрямившись, не быть замеченным французами, которые тогда тотчас стреляли в нас из ближних траншей. Вал и амбразуры были так взрыты, что каждое неприятельское ядро могло пробить их насквозь, и мы должны были употребить всю ночь напролет для приведения их в такое состояние, чтобы была возможность к утру опять открыть огонь; ров же остался в том же печальном виде, в каком я только что описал его».