Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– С тобой все в порядке?

– Лучше не бывает. Дай мне идею. Я в «Либерти».

– Хм… – задумалась Илса. – Дай сообра… о, я знаю, что можно купить. Ей нужны новые духи. Она недовольна теми, которые…

– Избавь меня от предыстории, – нелюбезно перебил ее Страйк. – Я понял. Духи. Какими она душится?

– Я пытаюсь тебе втолковать, Пирожок, – продолжила Илса. – Она хочет перемен. Выбери ей что-нибудь новое.

– Я не чувствую запахов, – нетерпеливо заявил Страйк, – у меня нос заложен.

Но, абстрагируясь от этой базовой проблемы, он опасался, что духи, которые он выберет на свой вкус, будут слишком интимным подарком, как то зеленое платье несколько лет назад. Он искал нечто вроде цветов, но не цветы, что-нибудь такое, что говорило бы: «Ты мне нравишься», но не «Я хочу, чтобы от тебя пахло вот так».

– Просто подойди к продавцу и скажи: «Мне нужно купить духи для одной знакомой, которая любит „Филосикос“, но хочет…»

– Она?… – переспросил Страйк. – Она любит что?

– «Филосикос». Или раньше любила.

– Скажи по слогам, – попросил Страйк, превозмогая пульсирующую в голове боль.

Илса выполнила его просьбу.

– Значит, надо просто обратиться к продавцу и мне дадут нечто похожее?

– Ну да, смысл в этом, – терпеливо ответила Илса.

– Хорошо, – сказал Страйк. – Очень признателен. Созвонимся.

«Продавец решил, что такой запах тебе понравится».

Да, он так и скажет. Фраза «Продавец решил, что такой запах тебе понравится» сделает подарок более обезличенным, превратит его в нечто стандартное, вроде цветов, но тем не менее покажет, что он проявил внимание, все продумал. Подняв с пола свои пакеты, он захромал в сторону зоны, которую увидел издалека, – вроде бы она была заставлена бутылочками.

Парфюмерный отдел оказался небольшим, площадью примерно с офис Страйка. Боком протиснувшись под звездным куполом в многолюдное помещение, он оказался среди стеллажей, отягощенных хрупким грузом стеклянных флаконов: одни – с рюшками или похожими на кружево орнаментами, другие в виде драгоценных камней или каких-то сосудов, достойных любовного напитка. Извиняясь каждый раз, когда раздвигал людей в стороны своими ружьями «Nerf», джином и мячами для гольфа, Страйк вышел на одетого в черный костюм поджарого мужчину, который спросил:

– Я могу вам помочь?

В этот момент взгляд Страйка упал на строй флаконов с однотипными черными этикетками и пробочками. Вид у них был функциональный и сдержанный, без явных намеков на романтические отношения.

– Мне один из тех вот, – прохрипел он, указывая пальцем.

– Хорошо, – сказал продавец. – А…

– Это для женщины, которая раньше использовала «Филосикос». Что-нибудь наподобие этого.

– Отлично. – Продавец подвел Страйка к витрине. – Вот, например…

– Нет, – оборвал Страйк прежде, чем тот успел снять с пробника крышечку: духи назывались «Чувственный цветок». – Она сказала, ей такие не нравятся, – добавил он с видом знатока. – А есть еще какие-нибудь, похожие на «Фило…»?

– Быть может, ей понравятся «Дан те бра»? – предположил продавец, прыская из второго флакона на бумажную полоску.

– Это как переводится?

– «В твоих объятиях», – сказал продавец.

– Нет, – сказал Страйк, даже не глядя в сторону полоски. – Какие-нибудь есть еще, похожие на «Фи…»?

– «Мюз раважёр»?

– Знаете что, я сдаюсь, – сказал Страйк, ощущая под рубашкой струйки пота. – Какой выход ближе всего к «Голове Шекспира»?

Неулыбчивый продавец направил его влево. Пробормотав извинения, Страйк протиснулся назад мимо женщин, изучающих флаконы и пшикающих из пробников, и прямо за отделом шоколада с облегчением увидел паб, где условился встретиться со Штырем.

«Шоколад, – подумал он, замедлив шаг и нечаянно преградив путь группке издерганных женщин. – Шоколад любят все». Испарина накатывала волнами, обдавая его то жаром, то холодом. Страйк подошел к столу, на котором громоздились коробки шоколадных конфет, и стал присматривать самую дорогую, способную выразить признательность и дружбу. Пока он терялся в выборе вкуса, ему вспомнился какой-то разговор о соленой карамели; взяв самую большую коробку, он направился к кассе.

Через пять минут, еще с одним оттягивающим руку пакетом Страйк появился в конце Карнаби-стрит, где между зданиями висели какие-то рождественские музыкальные украшения. В том лихорадочном состоянии, в котором пребывал сейчас Страйк, невидимые головы, на которые намекали гигантские наушники и солнцезащитные очки, казались скорее зловещими, чем праздничными. Борясь со своими пакетами, он задом открыл дверь в «Голову Шекспира», где сверкали волшебные огоньки, а воздух полнился болтовней и смехом.

– Бунзен! – окликнул голос у самой двери.

Штырь уже занял столик. У этого бритоголового, сухопарого, бледного, сплошь покрытого татуировками парня верхняя губа застыла в постоянной усмешке, как у Элвиса, но причиной тому был шрам, протянувшийся вверх, к скуле. Пальцы свободной руки непроизвольно дергались: тик остался у него с юности. Где бы он ни оказался, Штырь излучал угрозу, вызывая у окружающих мысль, что от него лучше держаться подальше. Хотя в пабе было полно народу, никто не решился подсесть к нему за стол. И что было совсем уж необъяснимо – или так это воспринял Страйк, – у ног Штыря тоже лежали пакеты с покупками.

– Что стряслось-то? – спросил Штырь, когда Страйк усаживался напротив него и запихивал под стол свои пакеты. – Видок у тебя херовый.

– Да ничего не стряслось, – ответил Страйк, у которого обильно текло из носа. – Простуда, наверно.

– Смотри меня не зарази нафиг, – предупредил Штырь. – Этого только нам дома не хватало. Захара только что переболела этим долбаным гриппом. Пиво будешь?

– Мм… нет, – сказал Страйк. Мысль о пиве сейчас внушала ему отвращение. – Принеси мне воды, а?

– Во дожили, – вставая, буркнул Штырь.

Когда Штырь вернулся со стаканом воды и уселся за стол, Страйк тут же перешел к делу:

– Хочу расспросить тебя насчет одного вечера, году этак в девяносто втором – девяносто третьем. Тебе надо было в город, тачка у тебя была, но сам ты рулить не мог. Руку, что ли, повредил. На ней повязка была.

Штырь нетерпеливо пожал плечами, будто говоря: кто ж помнит такую мелочовку? Жизнь его состояла из бесконечной череды полученных или нанесенных травм, а также разъездов – когда требовалось доставить наркотики или деньги, припугнуть или наказать кого следовало. Периоды тюремного заключения лишь на время прерывали этот бизнес. Половины парней, с которыми он водился подростком, уже не было в живых, причем большинство умерло от поножовщины или передоза. Один двоюродный брат погиб во время полицейской погони, второму прострелили затылок; убийц так и не нашли.