Парижане и провинциалы - Александр Дюма

Тогда он повторил Камилле то, что уже сказал Пелюшу:

— Анри разорен!

— И только?! Но ведь я, я-то богата!

— Золотое сердце! — проговорил Мадлен. — Богата не ты, а твой отец.

— Это правда, — прошептала Камилла; руки ее безвольно упали вдоль тела, а голова опустилась на грудь.

Затем, медленно подняв свои прекрасные глаза, мокрые от слез, и так же медленно подняв обе руки и положив их на руки Мадлена, Камилла с горечью сказала:

— Итак, вы, любящий нас, меня и Анри, как своих детей, вы не видите никакого выхода в нашем положении, вы не знаете никакого средства сделать нас счастливыми?

— Никакого, — ответил Мадлен.

— Что же, дорогой крестный, уведите меня куда-нибудь, где бы я могла вволю выплакать свои слезы.

Это был крик души. Раны сердца затягиваются, истекая слезами вместо крови.

Совершенно непроизвольно Камилла и Мадлен свернули в сторону фермы и остановились в липовой аллее.

Это один из инстинктов человека — в дни несчастий возвращаться в те места, где он был когда-то счастлив.

Анри тоже испытал эту невольную власть воспоминаний.

Опершись локтями о колени и обхватив обеими руками голову, молодой человек сидел на той же самой скамейке, на которой сидела Камилла в тот день, когда на его глазах газель, преследуемая Фигаро, прибежала искать спасения в объятиях девушки.

Камилла увидела его раньше, чем он мог заметить ее.

Она выскользнула из рук Мадлена и с непобедимой притягательной силой молодости и любви устремилась к молодому человеку, повторяя:

— О Анри! Анри!

И когда совершенно потеряв разум при звуках этого голоса, он встал, пошатываясь и оглядываясь вокруг, девушка бросилась ему на грудь, обвив руками его шею и положив голову ему на плечо.

Волнение Анри было таким глубоким, что силы изменили ему, и, не в состоянии удержать Камиллу, он покачнулся под тяжестью ее тела, которое в любое другое время показалось бы ему легким как пушинка, и, посадив ее на скамейку, на которой только что сидел сам, опустился у ее ног.

Зарывшись головой в складки ее платья и даже не стараясь более сдерживать свое горе, Анри разразился рыданиями.

— О Камилла! Камилла! — в свою очередь вскричал он прерывающимся от судорожных всхлипываний голосом. — И это в тот миг, когда я считал себя таким счастливым, когда я мог поспорить со всем светом, что наше счастье ничто не в силах разрушить, кроме смерти. Камилла! Камилла! Все кончено для меня!

Девушка, безмолвная, задыхающаяся, видя, что Анри страдает, если не больше, то, по крайней мере, так же как она, обхватила его голову руками и попыталась утешить, вселив в него надежду, которой не было у нее самой.

— О нет! — отвечала она. — Невозможно, чтобы мы были так прокляты. Бог не допустит этого! Мы так любим друг друга! Подумать только, сегодня мы должны были соединиться навеки и сегодня же должны расстаться навсегда. Что делать? Крестный, помогите же нам найти выход, мы не видим его! Вас ведь так радовала наша свадьба, вы говорили, что так сильно нас любите.

— Да, я люблю вас, как своих детей! — вскричал Мадлен. — Да, я был счастлив, мечтал о вашей свадьбе. Но что я могу сделать? Чтобы свадьба состоялась, нужно пятьсот тысяч франков, но у Анри их больше нет, а у меня их никогда не будет. О! Тысяча чертей! Если бы я знал, где найти эти пятьсот тысяч франков, будь это даже на луне, я бы отправился туда.

— Но, Боже мой, для чего Анри нужны эти пятьсот тысяч франков? — спросила Камилла.

— Потому, что однажды такую же сумму получишь ты.

— Но неужели в этом мире нельзя быть счастливыми, не имея миллиона? Пусть нам дадут возможность устроить нашу жизнь и наше счастье так, как мы этого хотим. Анри, разве вам нужен этот миллион?

— О нет! Нет! — воскликнул молодой человек. — Только вы, Камилла, и маленький охотничий домик, о большем я и не мечтаю.

— Да, но Пелюш, — возразил Мадлен, — не удовольствуется этим!

— Но мы же не станем ничего просить у моего отца! — вскричала Камилла, нетерпеливо притопнув своей маленькой ножкой. — Я умею работать, делать цветы, шить, вышивать. Богатые девушки очень любят рисовать цветы, я могу учить их этому и сумею зарабатывать десять франков в день.

— Камилла! Камилла! — закричал Анри. — О! Не говорите так, вы разбиваете мне сердце! Вы, моя жена, будете жить своим трудом! Но прежде я сам пойду за плугом!

— Ну-ну! Речь идет вовсе не о том, чтобы ты стал за плуг, а она стала давать уроки рисования. Думать об этом значило бы предаваться бессмысленным мечтам. Речь идет о том, чтобы покориться воле Пелюша, которая будет еще непреклоннее, если вы пожелаете сопротивляться ей. Впрочем, Анри, похоже, не может жениться на женщине против воли ее отца, особенно если эта женщина богата, а он лишился всего своего состояния. Черт возьми! Еще не все потеряно, ведь выпутывались и из более безнадежных положений! Пелюш любит Камиллу. Он, возможно, и я бы даже сказал, весьма вероятно, не позволит ей выйти замуж за Анри, но он и не выдаст ее силой замуж за другого. Поэтому нужно выиграть время и продолжать любить друг друга.

— О! Что касается этого!.. — вскричали молодые люди, бросаясь в объятия друг друга.

— Прекрасно! Бумага и чернила выдуманы для тех, кто не может сказать лично то, что ему необходимо сказать. И потом с вами по-прежнему ваш крестный Мадлен, который вбил в свою чертову голову, что этой свадьбе непременно быть. Отличное обещание: никогда не принадлежать никому, кроме друг друга; но ни слова об этой клятве моему другу Пелюшу. Я вижу, он ищет нас, так что ничего больше, кроме прощального поцелуя, которым вы сейчас обменяетесь.

— Боже мой! Молодые люди обнялись.

— Осторожно, Анри! Возьми меня под руку, крестница! Я не помешаю вам скрыть ваши слезы. Анри, если ты не исчезнешь за живой изгородью, то я покину тебя на произвол твоей несчастной судьбы. Отлично! Отлично! Пелюш, мы здесь. Камилла не потерялась, она ведь со мной. Я бы не сказал, что она уж очень весела, но в конце концов вот она такая, какая есть.

И добряк Мадлен подтолкнул свою безутешную заплаканную крестницу в объятия г-на Пелюша, который удовлетворился тем, что величественно взглянул на нее и наставительно произнес:

— «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле»[17].

— Скотина! — пробормотал Мадлен. — Подумать только, он не нашел ничего другого, чтобы утешить дочь.

Мадлен ошибался. Господин Пелюш вовсе и не собирался утешать Камиллу. Как все недалекие и тщеславные люди, он, напротив, испытывал некоторое удовлетворение оттого, что произошло: он ясно сознавал, что эта свадьба была задумана, устроена и доведена до той стадии, на которой все остановилось, исключительно Мадленом. Поэтому его самолюбие, несмотря на все выгоды, какие этот брак сулил до разорения Анри, было сильно задето тем, что он не играл никакой роли в подготовке того, что сблизило молодых людей и во что Мадлен вложил все мысли своего ума и надежды своего сердца.