Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - Мериел Шиндлер

В Инсбрукском земельном архиве я разыскала заявление, поданное в суд в 1948 году, с описанием событий десятилетней давности. Документ был составлен на желтоватой бумаге, скреплен красивыми зелено-сине-пурпурными печатями в виде орлов, удостоверявшими уплату судебного сбора в сумму 48 шиллингов. Взгляд прямо ласкали название австрийской денежной единицы, имевшей хождение до 1938 года, и возвращение тирольского орла после утыканных свастиками кип документов, которые я успела просмотреть.

В документе Штейнбрехер объяснял, что представляет интересы Петера и Гуго в их иске против Франца Гофера, которого он весьма обтекаемо назвал «экс-гауляйтером Тироля и Форарльберга, местопребывание которого в настоящее время неизвестно», причем банк Sparkasse выступал вторым ответчиком.

Дело шло не только о возвращении виллы вместе с садом, но и о выплатах за пользование ими с даты заселения Гофера (15 июля 1938 года) до занятия их американскими оккупационными войсками (5 мая 1945 года), а также всех понесенных расходов. Штейнбрехер утверждал, что Sparkasse также несет свою долю ответственности, так как банк оказался недобросовестным приобретателем собственности, которую перепродал потом Гоферу.

Когда я прочла письменные доказательства, представленные Штейнбрехером и Гуго, то поняла, что из всех сложных послевоенных дел по реституции это было одним из самых легких; виллу и сад, конечно, нужно было вернуть законным владельцам как можно скорее. Перелистывая последние страницы в папке с делом, я с удивлением обнаружила объемистую пачку переписки, в том числе и обращение к защитнику, написанное лично Гофером 23 февраля 1948 года.

Как получилось, что человек, находившийся тогда в Дахау, всячески сопротивлявшийся экстрадиции в Австрию, сумел дать подробные указания своему назначенному судом юристу? Я, сама юрист, полностью согласна с тем, что все обвиняемые подлежат защите в уголовных делах. Однако Гофер получил разрешение и не упустил случая подать заявление в Инсбрукский суд в гражданском деле о реституции, не говоря уже о том, что продажа была вынужденной, под угрозой отправки Гуго в лагерь.

Гофер писал, что мысль о покупке виллы у Sparkasse появилась у него только в 1939 году, когда ей уже требовался ремонт. Он утверждал, что если бы с самого начала хотел купить виллу, то не стал бы заключать договор аренды. Я увидела в этом попытку закамуфлировать истинный смысл посредничества Sparkasse: Гофер категорически не желал вступать в прямую сделку с двумя евреями.

Далее Гофер утверждал, что, так как Гуго в Тироле уже не было, он своими действиями спасал его имущество. О собственной роли в высылке из Тироля Гуго и Эриха он умолчал. В качестве свидетелей он предлагал привлечь не только своих жену и мать, но и бывшего министра внутренних дел Фольке, который, впрочем, тоже скрывался от правосудия. Гофер яростно отрицал, что шантажировал Гуго и Эриха, заставляя продать их собственность. Он утверждал, что арест Гуго и захват его собственности произошли раньше, чем он прибыл в Тироль. Он допускал, что кто-то из нацистов мог дать его юристу Ульму указание приобрести дом для партии, но заверял, что не имеет к этому никакого отношения. Если ему хотелось купить виллу с участком, зачем тогда было заключать договор аренды со Sparkasse и входить в Министерство внутренних дел с ходатайством о соответствующем пособии? Он утверждал, что Sparkasse ссудил бы его деньгами на покупку, если бы он хотел совершить ее немедленно. И действительно, Гофер дерзнул заявить, что совершенно ничего не знал о переговорах между Sparkasse, Гуго и Эрихом.

Гофер заявлял, что делу о реституции недостает убедительности. Он не верил, что Ульм мог быть замешан в шантаже, и не считал, что ситуация вполне позволяла экспроприировать собственность. Он также утверждал, что Гуго не был против продажи, только за цену меньшую, чем предложил; и что Ульм конечно же не нарушал закона и шантажировал их только потому, что разницу в цене получил Sparkasse, а не лично он, – как бы там ни было, эти 20 000 марок нигде не нашли.

«Убийственный аргумент» Гофера был таков: он не верил, что Ульм запугивал Гуго отправкой в концентрационный лагерь, и это доказывается тем, что Гуго отказался от договора. Он заявил: «Как правило, люди не рискуют своей свободой и жизнью из-за относительно небольшой разницы в цене».

Указывая, что он произвел перестройку, добавив два этажа и заменив глухие стены, Гофер настаивал, что компенсация причитается ему. Он утверждал, что имел основания полагать, будто Гуго и Эрих получили за виллу всю сумму, – хотя и знал, что деньги поступят на замороженный счет. А чтобы подпустить еще одну шпильку, Гофер пожаловался, что шикарная снаружи вилла была очень неудобна для проживания и удобных комнат в ней было совсем мало. Он подтверждал, что документально не мог обосновать свою позицию, но советовал суду обращаться в Министерство финансов и налоговые органы Австрии.

Я открыла следующий документ в папке и обнаружила, что это возражение от Sparkasse. В нем отрицалось почти все, что написал Гофер. Банк утверждал, что выступал лишь подставным лицом в сделке, что с самого начала покупателем был Гофер, но он не хотел совершать сделку открыто; что Ульм сообщал ему, банку, что цена и условия продажи были уже согласованы и что Sparkasse не о чем волноваться.

Sparkasse сообщал, что был обязан подтвердить, что продаст виллу Гоферу в любое указанное последним время и за ту же сумму, за которую сам приобрел ее. До покупки Гофер уже пользовался виллой и платил аренду, добавляя проценты к сумме, потраченной Sparkasse на покупку.

Без всякой иронии Sparkasse называл себя «добросовестным хранителем активов своих клиентов» (а особенно мелких вкладчиков) и совершенно не разделял этики Третьего рейха, который стремился сделать банк средством осуществления своей власти. Sparkasse уверял, что делал для простых людей все, что мог, и уж тем более не мог игнорировать особое пожелание самого гауляйтера. В противном случае банк рисковал своим финансовым благополучием. Более того, местные бизнесмены, входившие в совет банка, переживали, что они лично могут пострадать.

Короче говоря, банк не выдержал давления со стороны гауляйтера, и в этой вынужденной сделке не было никакого коммерческого смысла. Sparkasse признавал, что цена покупки (которую он никак не контролировал) была, конечно, очень занижена, но зато «арендная плата» Гофера соответствовала суммам того времени. Банк не принял почти ни одно обвинение, выдвинутое Гуго против него, а утверждал, что, напротив, по реституционному законодательству только Гофер отвечал за возмещение ущерба.

На руку Гуго сыграло то, что в конце заявления указывалось, что сделка была совершена под давлением и с учетом обоснованных опасений наступления возможных последствий для банка, если бы он отказался. В заключение Sparkasse указывал на свою исключительно важную роль в послевоенном восстановлении Австрии. Любой платеж в данном случае стал бы губительным, и по одной только этой причине в просьбе, изложенной в заявлении, следует отказать. Гуго и Петер выиграли первый раунд тяжбы; но могу представить себе, как они разъярились, когда обнаружили, что Гофер основывался на нарушениях процедуры, а именно на том, что предложенные им свидетели не были опрошены. Ответ Гуго дышал иронией. Он указывал, что Гофер напрасно утверждал, будто он, тогда всемогущий, ничего не знал о махинациях, которые позволили ему приобрести виллу: Ульм никогда не осмелился бы на такое без ведома Гофера.