Никола Тесла. Портрет среди масок - Владимир Пиштало

Он был точно таким, каким его представлял себе Тесла.

Но только он был неузнаваем.

Подул холодный ветерок, и вещи сказали:

«Теперь мы не твои».

Когда это началось?

Может, еще до Великой войны, когда Джон Джейкоб Астор исчез в студеных водах вместе с инкрустированным «Титаником». В том же году Тесла стоял на отпевании Джей Пи Моргана.

Без этого колоссального врага мир не мог оставаться прежним. Как он вообще мог существовать без маленьких злобных глазок и угрожающе огромного носа?

На следующий год скончался Вестингауз, боец, который никогда не отдыхал. Вслед за ним ушел в мир иной друг природы, хрупкий и благородный Джон Мьюр.

Возможно, эти люди еще до смерти были для Теслы призрачными.

До войны он был необыкновенной, но реальной личностью.

Во время войны государство воспрепятствовало вынесению вердикта о приоритете изобретателя радио.

Одинокий пианист играл в огромном зале. Провожаемый буддистской улыбкой метрдотеля, он покинул блистательный отель, в котором провел двадцать лет. Каждая новая фаза жизни начиналась с изгнания из рая. Быстрые пальцы пробегали по клавиатуре, когда он в последний раз толкнул вращающиеся двери «Уолдорф-Астории», бормоча под нос:

— Мы вечные новички в этой жизни!

Он смотрел на вещи так, будто не мог понять, для чего они предназначены. Заглядывал в чужие окна, в чужие жизни с беззлобной улыбкой, которую начинающая старость превратила в зазорную. Он, как ночная бабочка, питался светом. Весь мир он воспринимал как освещенную витрину, холодно рассматривая ее со стороны. Самое странное было то, что осветил эту витрину он сам.

— Ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха!

Мир смеялся.

Я сражаюсь со злым временем, что пожирает все вокруг.

Сервантес. Дон Кихот

«Нос и пробор», — подумал Тесла, когда впервые увидел его.

Хьюго Гернсбек любил носить «бабочки» в горошек. Гернсбек привел Теслу в свою электрическую лабораторию под надземкой на Фултон-стрит.

— Счастье, что у меня нет стеклодувной мастерской! — перекрикивал он бруклинский экспресс.

У Гернсбека было тесно. Едва хватало места шести мухам, исполнявшим под потолком свой многоугольный танец. В маленьком объеме стояло несколько шкафов, которые, если внимательно присмотреться к ним, превращались в радиоаппараты. Аппараты были настроены на разные станции.

— Боже, какой беспорядок! — невольно вырвалось у посетителя.

— Идеи всегда сумбурны. Безыдейность педантична, — равнодушно парировал Гернсбек.

— Боже мой, Боже, — продолжал шептать Тесла.

Только лампа с зеленым абажуром привносила мир в это хаотическое пространство.

— Представься. — Гернсбек толкнул локтем близорукого помощника.

— Энтони, мистер! — произнес помощник.

У виска торчала скрепка, которая поддерживала его очки. Энтони занимался любой работой: продавал электрооборудование, принимал статьи для журнала Гернсбека «Электрикал экспериментер», ругался с типографиями. Он был склонен к внезапным эскападам.

— Как вы думаете, кто я такой? — ни с того ни с сего бросался он на шефа.

— Вы необыкновенный человек, — успокаивал его Гернсбек.

Как мы уже выяснили, галантный герой этой правдивой истории, Никола Тесла, перешел в другое измерение. Одной ногой он ступал в легенду, другой — в забвение. Прежде он с глубочайшей скромностью претендовал на статус выше человеческого. Теперь он начал беззастенчиво хвастаться.

— Вы не могли бы объяснить, почему мой проект передачи энергии сквозь планету не может встать наряду с открытиями Архимеда и Коперника? — вежливо спрашивал он.

Когда монументальный проект Уорденклиф рухнул, нехватку практических достижений он заменил вагнерианским шумом в газетах. Он рассуждал о формах жизни на Марсе. Герои и полубоги были изгнаны с Земли в межгалактическое пространство.

Да, Гектор там.

И Ахилл.

В его обществе остались в основном вдовы и вдовцы, которые возникали в старческих автобиографиях.

В полночь Хьюго Гернсбек и Тесла прохаживались по акустическому холлу «Гранд-сентрал-стэйшен». Набриолиненные волосы Гернсбека сверкали под латунными люстрами.

— Пишите! — повторял ему Хьюго Гернсбек. — Пишите и вы!

— Знаете, как будет называться биография, которую я напишу для вас? — спросил Тесла.

— Как? — громко рассмеялся Гернсбек. — «Христос, Будда и я — скрытое различие»?

— Она будет называться «Моя жизнь», — ответил Тесла.

* * *

О лесные нимфы и дриады, обитающие у горных источников, и вы, разыгравшиеся сатиры, помогите мне вновь увидеть мир детства, от которого меня отделяют двадцать тысяч рассветов!

Мир детства был как античный храм, заросший травой, населенный ящерицами и сатирами.

Картины поначалу были совсем как те глубоководные рыбы, которые лопаются при извлечении на поверхность моря. Постепенно Тесла привык к их виду.

— Прошлое стоит перед моими глазами: вижу дом, церковь, сад, ручей под церковью и лес над ней — если бы я был художником, то смог бы нарисовать все это.

Он почувствовал запах земли и вымени. Он вернулся в древнюю Лику. Его мир опять населяли жабы с золотой монетой на языке и псы с горящими свечами в зубах. В гору скакали круторогие козы. Чабаны играли на больших листьях. Здесь вместе жили люди, боги и животные. Вещун и домовой ссорились на мельнице. Зачарованный народ только поплевывал.

Глаза матери стали центром памяти. Мама что-то перемешивала в котелке, мир вокруг нее превращался в водоворот. В водовороте мчались огоньки. Огоньки один за другим разворачивались перед ним в картины.

Мане вращал глазами хамелеона. Неустрашимая Джука одной левой завязывала ресничку в узелок. Кот, окруженный чистым сиянием, встряхивал лапкой. Отец за закрытой дверью ругался и молился на разные голоса:

— Иисусе, Спаситель мой, спаси меня. Иисусе Пресветлый, светлоносными ранами покрытый, преобрази мою нечистую и мрачную жизнь…

Друзья отца выглядели великими и славными, как Менелай и Агамемнон.

На иконе его ангела-хранителя святой Георгий убивал змия, не обращая никакого внимания на свои действия.

Наш герой, совсем как Сервантес, начал писать «не седыми волосами, но сердцем, которое с годами становится мягче».

В другие времена, в стране далекой…

Составляя свое жизнеописание, он часто приходил в мастерскую на Фултон-стрит. Может быть, ученые и перестали его слушать, но отец только что народившейся научной фантастики, Хьюго Гернсбек, навострил уши. Навострили уши и его друзья. Они приходили на Фултон-стрит, чтобы увидеть «величайшего изобретателя всех времен, талантливее Архимеда, Фарадея и Эдисона, ум которого является одним из семи чудес интеллектуального мира»…