Ангелы и насекомые - Антония Байетт

Ярость, тоска, отчаяние и похоть кипели в воздухе и, словно волны, лизали склонившиеся над столом головы. Все молчали, тишина сгущалась. Упал лепесток. По стеклу внезапно забарабанил дождь – капитан Джесси повернулся и выглянул на улицу. Миссис Папагай предложила начать бессознательное письмо. Не желая обременять Софи, она притянула к себе лист бумаги, подождала, и спустя миг перо уверенно вывело:

– Здесь ли дух? – спросил мистер Хок. – Не хочет ли он обратиться к кому-либо из присутствующих?

– О ком речь? Кто не придет? – озадачился мистер Хок.

– Артур, – со вздохом ответила миссис Джесси. – Я уверена, что речь идет об Артуре.

Перо застрочило:

Одно слово будто особенно пришлось ему по душе, и перо написало его несколько раз подряд: «завоет, завоет, завоет», а затем добавило:

– Это – дух поэта, – сказал мистер Хок.

– Первые две цитаты – из Альфреда, – проговорила миссис Джесси. – Может быть, перо выудило их из моей головы. Последняя – из «Меры за меру», Клаудио описывает муки души после смерти. Строки эти весьма впечатляли Альфреда, да и всех нас. Кто бы это мог быть?

И придет утешение. И отрет Бог всякую слезу с очей. Вот жених идет. Не знаете ни дня, ни часа, в который приидет он. Зажги светильник.

– Кто говорит с нами? – спросила миссис Джесси.

– О нет, не надо, – хрипло прошептала Софи Шики.

– Софи! – вскричала миссис Папагай.

Холодные руки сжимали шею Софи, холодные пальцы касались ее теплых губ. По голове, по рукам, по всему телу побежали мурашки. Она задрожала и задергалась, как в конвульсиях. Раскрыв рот, она отвалилась на спинку стула. У окна кто-то стоял. Существо было неестественно большим, но почти бесплотным, как столп дыма или огня, как столп облачный. В нем было мало от человека. Это не был тот давно усопший юноша, к которому она испытывала столько жалости, – это было живое существо с тремя крылами, свисавшими с одного боку. Крылатая половина его тела была тускло-золотая, в перьях и искрилась металлически; лицо напоминало хищную птицу, гордое, золотоглазое. Другая, обращенная в тень половина тела была глинистого серого цвета, бесформенная, с торчащими вместо рук культями. Изо рта, который едва ли можно было назвать ртом, выходил свистящий шепот. Существо говорило двумя голосами; один звучал мелодично, второй скрипел, как скрипит под пером бумага.

– Скажи ей, что я жду ее.

– Кому сказать? – слабо пролепетала Софи, но все расслышали ее вопрос.

– Эмилии. Мое блаженство – итог всего. Скажи ей. Скажи, что мы соединимся и станем одним Ангелом.

Существо жаждало отнять жизнь у тех, кто сидел за столом.

– Софи, – позвала миссис Папагай, – кого ты видишь?

– У него золотые крылья, – ответила Софи. – Он говорит, что ждет. Говорит: «Мое блаженство – итог всего». Велит передать Эмилии… миссис Джесси, что… что соединится с ней и они станут одним Ангелом. Там, за могильной чертой.

Эмили Джесси глубоко вздохнула. Выпустив холодную руку Софи, отняв у мужа другую, она разорвала круг. Софи лежала недвижно, как узник перед инквизитором, устремив взгляд на полуангела, которого не видел, точнее, не чувствовал никто, кроме нее. Эмили Джесси взяла мужа за руку.

– Что мне сказать, Ричард? – начала она. – Пусть не все у нас было гладко, пусть наш брак был не совсем удачен, но оставить тебя было бы крайней несправедливостью, и мне претит такая перспектива. Мы немало дурного пережили вместе в этом мире и радоваться благам иного мира тоже будем сообща.

Ричард поднял ее руку и посмотрел на нее.

– Эмили, – проговорил он и снова: – Эмили… Почему…

– Что с тобой? Обычно ты в карман за словом не лезешь.

– Все так. Но, видишь ли, я знал… знал, что ты хочешь увидеться с ним. И… твои слова… я не ожидал услышать такое.

– Возможно, ты недопонимал меня, – предположила миссис Джесси.

– Что ты говоришь. Я старался понимать тебя, и терпеливо ждал, и чтил…

– Чересчур. Чересчур. Ты перестарался… мы оба перестарались.

Капитан Джесси тряхнул головой, словно вынырнувший пловец:

– Но ты ведь ждала его, ждала на каждом сеансе…

– Да, я люблю его, – ответила Эмили, – но очень трудно любить мертвеца. Любить его как живого.

Эти речи несказанно обрадовали миссис Папагай. «Кто бы мог подумать такое?» – удивилась она про себя. Но насколько все естественно: лишь когда ей дали понять, что мужа, которого она привыкла считать чем-то неотъемлемым, само собой разумеющимся, что мужа не будет рядом, только представив вместо него пустоту, вообразив свое существование без него, она его по-настоящему оценила. Миссис Папагай понимала, что окрашивает реальность изрядной долей романтики, но ничего не могла с собой поделать: она преисполнилась восторга, наблюдая, как двое пожилых людей обмениваются понимающими и в то же время вопрошающими взглядами, – казалось, им нечего таить друг от друга, и все же каждый хранил в себе великую тайну. «Сколь занятно все это», – подумала миссис Папагай и тут же очнулась – сдавленно вскрикнула Софи. Ужасная, пепельно-сливово-голубая синева заливала ей лицо, а губы беззвучно что-то шептали. Она всхрапнула и отчаянно, жадно вздохнула, словно кто-то выкачивал из нее воздух. Миссис Папагай тихонько поднялась и, подойдя к Софи, приложила теплые ладони к ее холодным вискам. Маленькие ноги Софи застучали по ковру, она забилась в конвульсиях, ее спина выгнулась. Глаза смотрели невидяще в одну точку. Ничего столь ужасного не приключалось с ней до сих пор. Миссис Папагай пыталась через руки влить в нее свою любовь, ладонями обнять, удержать ее душу. Пустота гипнотизировала Софи, пустота из расползающейся глины и праха, осыпающегося с поникших перьев. Наконец существо ослабло и, испустив через ее горло хриплый вздох, в злобе и тоске сгинуло, обратилось в искристый мрак; мрак вскипел, вспенился, качнулся – и перед нею вновь была черная озерная гладь. Она посмотрела на капитана Джесси – альбатрос, расправляя огромные, свободные крылья, смотрел на нее глазом в золотом ободке.

– Софи, – позвала миссис Папагай.