Защитник - Конн Иггульден

class="p1">Друзья молча переглянулись и, дойдя до камня ораторов, разошлись. Фемистокл вышел вперед, пройдя кольцо скифов, сопровождавших его наверх.

– Хватит, ребята! – крикнул он поверх их голов. – Почетная стража – это прекрасно. Моя мама гордилась бы мной. А теперь по местам – с моей благодарностью. Итак, кто у нас сегодня эпистат? Кто из вас, красавцы, удостоился этой чести? Ты, бородач? Так выйди и покажись! Дай нам на тебя посмотреть.

Аристид и Кимон стояли рядом, наблюдая, как Фемистокл зажигает толпу. Он говорил, и на лицах людей расцветали улыбки. Это была его манера, его дерзость, его вызов, и мало кто мог не полюбить его за это.

– Как думаешь, он спасется? – негромко спросил Кимон.

Аристид взглянул на него. На протяжении многих лет он наблюдал за тем, как Кимон превращается из жалкого пьяницы в вождя. Война раскрыла его, сделала человеком, знакомством с которым гордился бы его отец.

– Думаю, у него есть один шанс, – сказал Аристид, – отдаться на милость собрания. Вместо этого он предпочел не давать им ничего. Смелое решение, но… Люди злее, чем ему кажется. Они хотят кого-то свергнуть, опорочить великое имя, чтобы обвинить в своих бедах и потерях, в своем – и не только в своем – горе. Сегодня я не могу гордиться ими, хотя мне кажется, что я их понимаю. – Он на мгновение задумался, потом поправил себя: – Мне кажется, я понимаю нас.

Пока он говорил, давление толпы усилилось еще больше, и скифам пришлось повернуть людей назад, отправив их на нижние склоны. Те подняли шум, возмущаясь тем, что, придя издалека, наткнулись на копья стражи. Настроение изменилось, как будто облако закрыло солнце, и улыбки вокруг Фемистокла погасли.

С высоты камня ораторов Фемистокл оглядел колышущуюся массу горожан и прикусил губу, но потом собрал волю в кулак и предстал перед народом уверенным и спокойным.

Эпистатом того дня действительно оказался тот самый афинянин с густой бородой, который раньше поднимал руку.

Выступив вперед, он обратился к собравшимся с такими словами:

– А теперь прошу – помолчите. Тишина! Собрание созвано.

Ждать пришлось долго, едва ли не вечность, но в конце концов все притихли.

– Присутствующие, принимаете ли вы свое священное обязательство: поступать по чести и справедливости, в соответствии с законами Афин и богов?

Раньше они приносили в жертву барана и окропляли его кровью землю вокруг камня. Но в тот год собрание созывалось часто, а найти подходящую жертву становилось все труднее, и от традиции пришлось временно отказаться.

Все как один склонили голову, обещая судить по закону. Аристид и Кимон сделали то же самое, поскольку имели полное право стоять там, как и любой свободный человек. Оглянувшись, Аристид увидел, как Ксантипп приветствует своего друга Эпикла, который привел с собой младшего сына Ксантиппа. Он также заметил, что скифы не остановили их, и нахмурился. В это самое время первые свидетели подошли к камню ораторов, нервничая, но и с гордостью.

Голосование по остракизму было предложено и отклонено в конце первого дня. Возглавили этот призыв семьи, лишившиеся богатства в доках Пирея, но им недостало сил, чтобы навязать требуемое решение. Фемистокл с облегчением кивнул. На второй день толпа выслушала свидетельства плачущих семей, чьи могильные камни он приказал использовать для сооружения Дипилонских ворот. Рук поднялось больше, но все же этого количества было мало. В третий день они услышали все подробности Саламинского сражения – от Фемистокла и многих командиров. В толпе одни приветствовали его рассказ о письмах, доставленных персидскому царю, другие кричали, что все это ложь.

И Кимона, и Ксантиппа также вызывали, чтобы подтвердить показания других. Каждое слушание продолжительностью около четырех часов заканчивалось волнением горожан, но без ясного результата. Четвертый день отличался от других. Показания давали мастера и рабочие рудников в Лаврионе. Они рассказали о пропаже весов, о пустых мешках, платежах каким-то незнакомым людям без всяких записей. Прямых доказательств не было, но на Фемистокла поглядывали с подозрением, ведь это он управлял рудниками в самые решающие месяцы войны.

Он не отрицал, что забирал ценные вещи на причалах, что восстанавливал городские стены, используя камни с кладбища, и что даже хранил у себя дома огромные суммы в серебре, чтобы расплачиваться с гребцами. Но вместо того чтобы оправдываться, он заявил, что каждый здесь обязан ему своей жизнью. На четвертый день, когда снова прозвучал призыв к голосованию по остракизму, поднятых рук оказалось достаточно, чтобы принять такое решение. Многие в толпе недоверчиво переглянулись. Они пришли протестовать, но не низвергать Фемистокла.

Аристид понял, что момент настал, и в животе у него словно затянулся узлом канат. Он надеялся, что до голосования дело не дойдет. Жаждавшие наказания для Фемистокла сильно рисковали. В течение года разрешалось только одно такое голосование, и в случае поражения сторонников остракизма он становился бы неуязвимым для любого рода критики. Предыдущие три дня, без сомнения, сильно осложнили его положение, но вопрос о том, удержался он на плаву или нет, оставался открытым. Афинское собрание не отличалось снисходительностью. Люди в большинстве своем не доверяли стоявшим у кормила власти, и Фемистокл в своих ответах не выказал ни малейшего раскаяния за личные действия во время войны.

Похоже, и сам Фемистокл не был уверен в исходе голосования, когда покинул камень ораторов. После восьми слушаний он, выражаясь языком кулачных бойцов, вышел из круга в синяках и крови, но не остался без поддержки. Беда его была в том, что при голосовании об изгнании урна была только одна, и сторонники опального политика не могли высказаться в его пользу.

Мрачный и уставший, Фемистокл спустился с холма и направился на агору – поесть и выпить. После объявления голосования обращаться к толпе не разрешалось никому. Результата следовало ждать лишь через несколько часов. Выступавшим против еще предстояло найти черепок и нацарапать на нем имя изгнанника. Те, у кого были личные причины, могли добавить какие-то детали или оскорбления, но учитывался только голос. Когда Фемистокл проходил сквозь толпу, за спиной у него подняли огромную урну, скрепленную железными обручами и грубым раствором. Урну бросили на землю, и она раскололась на сотни остраконов, но он не оглянулся.

Аристид остался на Пниксе. Он присутствовал на всех слушаниях и от выступления в поддержку Фемистокла воздержался, решив наблюдать за процессом голосования и подсчетом голосов, чтобы не допустить мошенничества. Он заметил, что ушли Ксантипп и Эпикл, но Перикл остался. Парню все было в новинку и интересно. Он видел только драму, но не заключенную в самом ее источнике судьбу