Убеди меня, если сможешь. Приемы успешных переговоров от Фрейда до Трампа - Джей Хейнрикс

Чуть сложнее такая метонимия, которая отсылает к инструментам или орудиям – вроде «первой скрипки». Такой писатель, как я, – это не совсем клавиатура, хотя, живи я раньше, меня бы, наверное, прозвали кляксой. Но врач вполне может быть стетоскопом. А хмурого фармацевта точно можно назвать пилюлей.

Если вы озадачены всем, что я наговорил выше, то просто попробуйте навострить своё внимание так, чтобы оно было направлено на слова, которые употреблены не совсем логично. Скорее всего, вам попадётся троп. И чаще всего он будет метонимией.

Мы уделили метонимии так много внимания по той причине, что она является сложнейшим тропом, а также самым распространённым и самым мощным. Синекдоха несколько проще. Помните: этот троп делает так, что один человек представляет целую группу или наоборот. Если я говорю, что синий кит находится под угрозой исчезновения, то я говорю о двадцати пяти тысячах оставшихся синих китов. Один кит представляет целый вид.

Синекдоха так же работает и в обратном направлении. В заявлении «Америка совершила полёт на Луну» на самом деле говорится о малой группе астронавтов. Когда Чикаго наконец победил в 10-м иннинге седьмой игры чемпионата мира 2016 года, каждый житель Чикаго, должно быть, чувствовал, что он лично победил в игре; в действительности же было так, что «Чикаго» – это очередная синекдоха, набор игроков в мяч, к которым обращаются как к городу.

Это напоминает мне о том времени, когда я учился в колледже и мать одного моего знакомого предложила мне договориться для меня о собеседовании в газете Wall Street Journal. Я тогда не знал об этой газете и вежливо отказался от её предложения. Зачем такому амбициозному молодому человеку, как я, заниматься одной-единственной улицей? (Эта история основана на реальных событиях, что очень красноречиво свидетельствует о том, каким глупым и амбициозным молодым человеком я был.) Wall Street – это синекдоха, несколько кварталов, представляющих финансовую империю, которая на самом деле географически неоднородна. Коллега улицы Уолл-стрит, соседствующая с ней Мэйн-стрит, облюбована политиками. Она навевает образ уличных лавок, сберегательных и кредитных учреждений, чинно расхаживающих полицейских, касающихся своей шляпы в знак уважения при виде женщин, и изо всех сил горбатящихся представителей среднего класса, кем бы они на самом деле ни являлись… И как много мест так выглядят? Обе улицы демонстрируют нам то, как эффективно тропы способны отвратить наши головы от суровой реальности.

Синекдохи поначалу могут казаться безобидными, но они на самом деле способны принести немало ущерба и уязвить чувства. Синекдохи создали мелочного еврея, ворующего индийца, ленивого чернокожего и апокрифическую одинокую мать – индивидуальных персонажей, созданных только для того, чтобы представлять целые группы.

Погодите-ка. А метонимия разве не совершает то же преступление? Что насчёт, например, краснокожих? Разве это не характеристика, представляющая всех коренных американцев (а не только одноимённую футбольную команду)? Да, так и есть. Чернокожий, раз уж на то пошло, – это тоже метонимия. То же с называнием пожилых женщин «седовласыми».

На самом деле синекдоха и метонимия – это очень близкие родственники; особенно это заметно в более тёмной стороне тёмного искусства. Если вы назовёте кого-то Поллианной, Бетти или, не знаю, кхалиси, то вы будете обращаться к определённому типажу? Тогда это метонимия. Кхалиси – это Мать драконов. Это метонимия, потому что даже в «Игре престолов» девушка не может снести драконьи яйца, а называть её Приёмной матерью драконов – это идиотизм. Вот если бы её последователи называли её Матерью дракона, то это было бы синекдохой, потому что она оберегает больше чем одного дракона. Требование Бейонсе, чтобы её любимый «надел кольцо», большинство ораторов считают синекдохой. Кольцо – это часть целого свадебного индустриального комплекса. Однако это также можно посчитать и метонимией, потому что кольцо – это знак помолвки.

Знаю, знаю. Всё слишком мутно. На протяжении многих столетий ораторы напрасно расходовали чернила, тщетно силясь выяснить, что есть что. Вот почему я люблю сбивать метонимию и синекдоху воедино и называть их «тропами принадлежности». Они делают так, что что-то, относящееся к кому-либо или чему-либо, представляет нечто большее. Или наоборот.

Допуская, что вы вряд ли планируете стать великим теоретиком риторики, сделаю вывод о том, что для вас не так важно прилепить ярлык к тропу, чем понять, как эти тропы работают. Когда вы приближаете объектив мысленной камеры вашей аудитории и затем заставляете её подумать о том самом человеке, том самом предмете одежды, той самой части тела, том самом цвете кожи или том самом действии, то вы не просто показываете ей, как вы умны или поэтичны. Вы, вероятно, преобразуете сами установки своей аудитории.

Например, вы с друзьями замечаете группу мужчин в превосходной физической форме и впоследствии берёте за правило называть таких людей кубиками: эта метонимия (или это всё-таки синекдоха?) определяет этих мужчин. У вас не возникает мысли о том, что один из них может оказаться будущим раввином, а другой – выдающимся рэп-исполнителем. Они кубики. Все они. Эта сила и это потенциальное зло вызывают определённый восторг.

Не знаю, какая часть риторики лучше демонстрирует моральную расплывчатость этого искусства.

Признаюсь решительно и всецело: я обожаю преувеличивать. Мне кажется, что я самый большой энтузиаст сгущения красок в мире, преувеличивший миллионы миллионов раз. Я обращаю кротовины в Эвересты – нет, во все Гималаи. Если бы я был планетой, я был бы газовым гигантом. Мои друзья, сидя в баре, серьёзно озаботились вычислением масштабов моей склонности к преувеличению в любой возможной ситуации. Они изобрели Фактор преувеличения Хейнрикса, который, как они заключили, равен ровно 30. Они сказали, что я беру какой-нибудь факт и неизменно умножаю его на 30. Я сказал им, что это самая возмутительная ложь, которую я когда-либо слышал, и что они сказали её только потому, что выпили по шестьдесят кружек пива.

Хотя я действительно преувеличиваю, эта моя склонность приобщает меня к славной американской традиции, восходящей от Дональда Трампа к Мухаммеду Али, от Мухаммеда Али к Полю Баньяну, от Поля Баньяна к Джону Хенри и дальше ко всему штату Техас. Знаете, что говорят, что в Техасе всё больше, чем в других местах? Это по большей части гипербола. Я довольно много времени провёл в Техасе, где я столкнулся с немалым количеством мелочных разговоров и мелких объёмов выпивки. Техас – это то место, где вы встретите пятигалонных мужчин в десятигалонных шляпах, или, говоря иначе, пустомель. И тем не менее техасцы будут вам говорить, что они самые американские американцы, и именно поэтому они так сильно любят самый американский из всех тропов – гиперболу. Есть один пошлый анекдот про техасцев (который, я надеюсь, вы поймёте только в том случае, если вы в достаточном возрасте). Итак, двое техасцев стоят на мосту и справляют малую нужду в бегущую внизу реку. Один из них уставился на другого и сказал: