В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

– Кабы я была девица… – промурлыкал Дрок, не отрываясь от дела.

– Царица!.. – поправил его Рейнгардт, а доктор Курашвили поинтересовался:

– Что так?

Доктор возлежал на растянутом денщиками брезенте, собственно, этот брезент был не просто брезент, а офицерское собрание, который если его поднять и растянуть, то как раз получилась бы палатка, сто процентов демаскировавшая бы позицию полка.

– Скучно, дорогой мой Алексей Гивиевич! Ужасно скучно было бы писать о войне, я бы даже сказал, однообразно!

– Никогда не думал об этом! – удивился Курашвили. – Точнее, я бы сказал, никогда не думал об этом так! Сколько мы видели кругом героизма, самопожертвования, лучших человеческих качеств, которые могут проявиться только на войне! Правда ведь, господа? – Курашвили обвёл взглядом собрание, состоявшее из шести человек, включая отца Иллариона.

– Правда, конечно, правда… – начал было батюшка, но фон Мекк его перебил:

– Никогда не ожидал от вас, Алексей Гивиевич, такого несгибаемого пафоса… не ожидал, батенька, никак не ожидал…

Когда завязался этот разговор, у всех оживились взоры, кроме Дрока, он сосредоточенно руководил денщиками.

– Пафос тут ни при чём, Василий Карлович… – ответил доктор.

– А что «при чём»?

– А то, что в мирное время человек занят другими делами и ему незачем проявлять героизм…

– И хорошо! И пусть не проявляет, пусть лучше влюбляется, строит дома, наполняет их жизнью…

– Угощает друзей и угощается сам… – не отвлекаясь от дела, которым был занят, высказался Дрок.

– Вам бы только об водке, как не стыдно, Евгений Ильич!.. – недовольно парировал Василий Карлович.

– А об водке ни полслова… – Евгений Ильич выпучил глаза на своего денщика, который, раскладывая приборы, перепутал сторонами, куда положить вилку, а куда нож относительно тарелки во главе стола, предназначенной для именинника по случаю перевода – Серёжи Кудринского. – А что вы, собственно, имеете против?.. А вы не пейте!..

Фон Мекк недовольно фыркнул.

Отец Илларион слушал пикировку офицеров, посмеивался, а сам прикидывал, удобно ли ему будет сидеть на складном стульчике, их недавно мастеровитые люди полка изготовили два: один для командира, другой для него, потому что возлежать рядом с офицерами, будучи в рясе, было негоже. Но и сидеть на стульчике, когда рядом офицеры ели полулежа, тоже было как-то не очень. Вяземского сейчас с ними не было, и отец Илларион знал, что и не будет, поэтому он постоял со стульчиком, постоял, сложил, приставил к берёзке и просто сел и вытянул ноги, обутые в солдатские сапоги.

– Вот и правильно, батюшка, – не отвлекаясь от дела, высказался Евгений Ильич, – очень, я бы даже сказал, демократично.

В этот момент все услышали, что кто-то идёт через кусты, и посмотрели. К кампании пригнувшись вышёл Кудринский. Все стали подниматься, и даже Дрок поднялся с колен и показал денщикам, что они могут удалиться.

– А вот и наш именинник! – по-молодому вскочил батюшка. – Серёжа, милости просим! – раскрыл он объятия и пошёл навстречу поручику.

– Спасибо, батюшка, – ответил Серёжа, он был смущён всем происходящим и тем вниманием, которое ему уделяли офицеры. Смущён он, правда, был ещё и тем, что никуда переводиться уже не хотел, но, как шутил ротмистр Дрок, мол, напросилась баба на румяный… поцелуй… и куда ж теперь деваться.

– Ну вот, поручик, теперь вам придётся привыкать к «вашему высокоблагородию!»

Кудринский об этом даже не думал.

– Попрощались с эскадроном?

Должность командира № 6 эскадрона уже некоторое время была вакантна, и Кудринский, как командир первого взвода, одновременно исполнял её.

– Хочу вас поблагодарить, Евгений Ильич…

– Это за что же?

– Мне, особенно с учебной командой и охотниками, много помогает… помогал вахмистр вашего эскадрона Четвертаков Иннокентий…

– Да, его на всё хватает, я им тоже очень даже доволен, было бы у него грамоты побольше, можно было бы подать на него прапорщиком без отправки на учёбу…

– А он и так почти прапорщик практически! Только жалованья не получает… – Гвоздецкий, перед тем как усесться, отстёгивал дедовский егерский палаш.

– В общем – да! – ответил Дрок и посмотрел на отца Иллариона. – Благословите трапезу, батюшка!

Отец Илларион перекрестил накрытую на брезенте трапезу, прошептал короткую молитву, и ротмистр пригласил всех «к столу».

– Чёрт, вот только костра не развести, придётся есть холодное, да ещё всухомятку.

– Ну почему же, ротмистр, всухомятку? – Фон Мекк устроился на брезенте, глянул на часы, щёлкнул пальцами, и из кустов вышел его денщик с большой глубокой посудиной в руках и один из взводных его эскадрона с семью пустыми солдатскими котелками.

– Раздайте, ребята, и разлейте! – сказал им Василий Карлович и победным взором оглядел присутствующих. – Это наше, северное, курляндское блюдо, называется свекольник, едят холодным в жаркую погоду, только вот сметаны нет, пробуйте, господа.

Дрок, вытянув шею и не вставая с травы, заглянул в посудину денщика:

– Пахнет весьма привлекательно! Сладенькое! – Он посмотрел на ротмистра: – Как умудрились, ведь всё равно – варить! А говорите, война скучное дело…

– Ну, разве что! Мудрёно ли собрать сушняк, чтобы не дымил, и яму откопать поглубже… маленький скромный костерок развести всегда можно, вот и весь героизм…

– Ну, не скажите… – начал своё возражение Курашвили.

Разговор стал распадаться на группы.

– И воды в достатке…

– И воронки будь здоров…

– Ну, с водой, после того как Клешня показал польский способ сбора дождевой воды в немецкие каски, и вопроса бы не было…

– При таком-то количестве дождей…

– …Василий Карлович! Как я погляжу, – Курашвили обращался к фон Мекку, и к ним прислушивался отец Илларион, – хотя человек я и не военный, а столько немцы понаделали аэропланов – самолётов, говоря по-современному, – что на такой открытой местности человеку некуда деваться, не говоря уже про то, чтобы варить… это тоже героизм… у меня такое впечатление, что они вообще всё видят, что ничего невозможно скрыть… А вы – костерок! Разве не героизм? Пусть и маленький!

После этих слов офицеры вспомнили, как, выходя на позиции, перед тем как в сумерках занять траншеи ковровцев, они поэскадронно, повзводно распределились по рощам и столько нашли трупов русских солдат, разорванных и растерзанных артиллерийскими снарядами, прятавшихся от германской авиации и всё равно обнаруженных и уничтоженных в ходе давешних боёв. Санитарные команды действовали только ночью. Трупный запах, даже когда убитых уносили или тут же хоронили, всё равно оставался надолго, при жаре и влаге мёртвая плоть быстро разлагалась.