В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

– Да, Аркадий Иванович, написал!

– Передайте его Николаю Николаевичу.

– Уже!

Щербаков кивнул.

– Есть мнения относительно времени начала?..

Офицеры молчали.

– Ну что ж, если так, значит, в четыре пополудни…

– Или без четверти, или в четыре с четвертью, – высказался Дрок.

Несколько офицеров из пополнения удивлённо посмотрели на него, это были те, кто во время планирования на предстоящие сутки находились на постах на передовой.

– Поясните, Евгений Ильич!

– Поясняю: четыре пополудни – самое жаркое и утомительное время, наблюдатели пообедали и клюют носами, а мы не куранты, чтобы всё начинать в ноль-ноль, поэтому начнём или чуть раньше – на ноль-ноль у наблюдателей обостряется внимание, – или чуть позже!

– В четыре с четвертью! – объявил окончательное решение полковник Вяземский.

* * *

Прошедший месяц Кудринский и Четвертаков занимались подготовкой пополнения.

Ох, какое оно было тяжёлое, которое новое!

Особенно трудно было с рабочими из больших городов, они к победе в войне относились скептически и потому не хотели умирать, а также с набором из второго и третьего сроков из крестьян дальних губерний: тех, безнадёжно унывших, тянуло домой. С ними вёл разговоры отец Илларион, но они каким-то чудом учуяли в нём бывшего офицера и барина и относились недоверчиво. Рабочие держались сами по себе. Кудринский и Четвертаков стали выбирать только тех, в ком увидели спортивный азарт и злость, из них набрали два десятка охотников.

Сейчас охотники ползли вперёд, медленно, со скоростью черепахи, стараясь не высовываться над краями воронок, прокапывая между недалеко расположенными друг от друга воронками проходы, и делали всё, чтобы не быть замеченными наблюдателями из окопов и с возвышенностей. На воздушную разведку были решено не обращать внимания, потому что с ней всё равно ничего не поделаешь, просто, как только «заслышишь, што летить, ложися на раскоряку, будто ты мёртвый уже дня два!» Расчёт вёлся на то, что, пока разведка туда-сюда слетает, пока проявят плёнку и сравнят с прежней съёмкой, уже и ночь будет.

Охотников разбили на три команды по числу не заделанных ещё германцами пробитых в прошлых боях проходов.

В середине полз Четвертаков.

Во главе команд вызвались двое новеньких корнетов, Четвертаков на их просьбы согласился, согласился бы с таким выбором и Кудринский, потому что корнеты в гражданской жизни охотились на засидках, значит, имеют терпение и чуткий слух.

От Кудринского план на сегодняшний день утаили, другого выхода не нашли, чтобы поручик не застрял в полку. Мог бы и застрять, и полку от этого была бы только польза, но никто не хотел взять на себя ответственность на тот случай, если бы с поручиком что-то случилось. А так – скрылся в тылу в дальней роще, и – грех с души!

Когда он со всеми попрощался, то все с облегчением вздохнули.

Немцы не часто стреляли. Их бомбы и мины взрывались раз от раза, то тут, то там, иногда прилетали тяжёлые снаряды; короткими очередями, чтобы не засекли, палили из пулемётов, хотя уже не боялись, что демаскируют, потому что были уверены в крепости своего бетона, опробовано. Немцу было необходимо держать русских на расстоянии и уничтожать живую силу без соприкосновения. Такое положение позволяло им снимать части и укреплять другие фронты: на реке Сомме во Франции против англо-французов и под Ковелем, Брестом и Львовом против Юго-Западного фронта генерала Брусилова.

Стреляли, скорее всего, по кажущимся целям, потому что солнце ещё стояло высоко. После многих выпавших дождей плоский низкий горизонт парил, и над землёй волновались миражи, всё было неуверенно, зыбко, то ли куст, то ли за мёртвым приползли, то ли живые крадутся, наступают, стараясь остаться незамеченными…

Четвертаков полз через самую грязь, заглядывая на дно глубоких попутных воронок, его гимнастёрка и штаны пропитались жёлтой жижей, он только спасал мешок, впивавшийся в тело везде, где касался: с гранатами, пистолетами и обоймами, которые он с недавнего времени стал собирать на поле боя. Они, когда надо было врываться в траншеи противника, были удобнее, чем длинная трёхлинейка, а зарезать герма́на или австрияка можно и бебутом, и зубами порвать, а если в пистолете или револьвере кончались патроны, то можно и бросить, а с убитого офицера или унтера снять другой, следующий. Война сама подбрасывала и выбор, и оружие.

Медали и кресты оставил в обозе II разряда.

Иннокентий ориентировался по схеме, её скопировали грамотные корнеты со схемы Кудринского и других схем, имевшихся в штабе. Надо было засветло доползти до самых дальних, не отремонтированных ещё противником проходов, оставшихся от недавних боёв. Один такой выявил Кудринский, другие обнаружили наблюдатели. Чтобы не ремонтировали днём внаглую, по переднему краю противника постреливала 55-я артиллерийская бригада XXXV армейского корпуса.

Далеко на правом фланге работала артиллерия 46-й дивизии, которая прорывалась в районе Цирина.

Ближе, прямо против Городища, бились за сотню шагов продвижения вперёд гренадёры 1-й гренадёрской дивизии.

Южнее на Столовичи и Барановичи наседала 9-я пехотная дивизия X армейского корпуса.

Полоса наступления Западного фронта составляла до восьмидесяти километров.

́* * *

Иннокентий сунул лопатку чуть ниже гребня, медленно стащил в воронку немного песка, увидел, что до следующего, обозначенного Кудринским на схеме прохода надо проползти ещё шагов двадцать, но это будет сложно, потому что впереди была огромная, на все двадцать шагов, воронка, заваленная чуть присыпанными песком трупами. Иннокентий понял, что противник не смог за ночь убрать трупы в тыл и похоронить, а зловоние от них было так велико, а ветер уже сутки восточный, что, видимо, ночью они перетаскали мёртвых в эту воронку. И действительно, из воронки запах почти не шёл. Ночной дождь прибил и уплотнил насыпанный песок, покрывший человеческие тела ровным желтоватым слоем, сделав картину жуткой.

Иннокентий повернулся на спину и стал смотреть на солнце.

Солнце ярко светило в глаза с синего неба, иногда накрывая Иннокентия тенями плывущих прозрачных, полупрозрачных и совсем непрозрачных облаков.

«А вот как оно? – Иннокентий щурился, а когда солнце закрывалось очередным облаком, моргал, чтобы не слепнуть. – Бог-то, он где сидит, на солнце? А задницу не прижгёт?.. Или летит на облаке?.. А как облако распадётся, тогда как? И не страшно ему?»

Он услышал шорох и посмотрел перед собой, к нему полз корнет из соседней группы.

– Чё те, ваше благородие?

Корнет молча подполз и тоже повернулся на спину, и они стали смотреть на солнце и щуриться.

– Ты, ваше благородие, грамотный…

Корнет кивнул.