Сочинения в двух томах. Том 1 - Макс Пембертон

привыкну со временем называть вас Мюрри. Знаете ли, что мы с вами наговорили бездну разных глупостей, и я даже скажу почему: вы все время старались заставить меня забыть о нашем положении. Но подумайте только!..

— Ах, Бога ради, не думайте об этом! — прервал он. — Об этом надо совершенно забыть… Постарайтесь заснуть, несколько часов сна возвратят вам прежнюю бодрость и силы!

— Заснуть! О, Боже, да разве я в состоянии заснуть? — вырвалось у нее из груди каким-то воплем, в котором сказалось все то, что она старалась скрывать. Этот вопль, словно ножом, полоснул Мюрри по сердцу, но он сделал вид, что не слышал его.

— Мы будем нести вахту, как моряки на море, сперва выспитесь вы, а когда проснетесь, то будет моя очередь вздремнуть. Пусть моя грудь заменит вам подушку, не стесняйтесь, отбросьте все эти условности и постарайтесь скорее заснуть. Вот так!.. Вы озябли, погодите, я сейчас укрою вас!

— Но вы сами озябли, ваши руки холодны как лед!

— Обо мне не заботьтесь, я совершенно не вхожу в расчет… У меня пищеварение страуса и кожа полярного медведя, мне ничего не сделается, если я немного подрожу. Прошу повиноваться. Я капитан этого судна!

Джесси с минуту оставалась в нерешимости, затем послушно положила свою головку к нему на грудь и закрыла глаза.

Он теснее притянул веревки, привязывавшие их к плоту, скинул с себя клеенчатый плащ и накрыл им ее, набросив сверху еще и большой брезент, который находился на плоту, когда он спускал его на воду. Другой защиты от холода и непогоды у них не было.

Успокоившись наконец тем, что сделал все возможное, он прижал к своей груди девушку, дрожавшую, как осиновый лист, и сказал:

— Теперь моя очередь дежурить, и чем скорее вы уснете, тем скорее настанет и моя очередь отдыхать. Ведь вы будете послушны, Джесси, дитя мое?

— Да, Мюрри, буду! — отозвалась она, и ей почему-то было особенно приятно ответить ему так, а не иначе. Ей казалось странно, жутко и вместе с тем приятно лежать в его объятиях, на груди у человека совершенно чужого. Мало-помалу она впала в полу-дремотное состояние, особенно отрадное, в котором совершенно утрачивалось сознание и времени, и места и хотелось только отдыха и покоя! Наконец, она уснула. Ей приснилось, что она одна носилась по морю, а он куда-то скрылся; она звала его со слезами и мольбой, но никто не отзывался. Нигде кругом не было видно судна, только мрачная, неумолимая фигура богини судьбы неслышно пролетела мимо…

Но все это был сон. Мюрри сидел неподвижно, точно каменное изваяние, и только красноватый огонек его трубочки одиноко вспыхивал во мраке. Ни один человек, следя за ним, не мог бы сказать, какие чувства и побуждения владели его душой — любовь или ненависть, отчаяние или надежда, страдание или спокойное довольство. На его неподвижном лице не отражалось ничего. Время от времени он окидывал горизонт тем особым испытующим и проницательным взглядом, какой усваивают себе люди, которые много охотились и за которыми много охотились другие, преследуя их. Затем взгляд его падал на детское личико, покоившееся у него на груди, и, бессознательно прижимая стройную, хрупкую фигурку девушки еще ближе к сердцу, он снова впадал в свое прежнее состояние непоколебимого спокойствия и бесстрастия фаталиста. Так застал его рассвет, бледный рассвет тусклого пасмурного утра, развернувший перед ним беспредельный простор океана, расстилавшегося до края горизонта и к югу, и к северу, и к востоку, и к западу. Плот беспомощно несло по волнам в тысяче милях от земли.

IX

ГОЛУБОЕ ОБЛАКО

Капитан Кинг лежал вытянувшись на красном бархатном диване своей каюты. Было обычное время капитанского чая и более или менее оживленной беседы со старшим помощником, расчетов, вычислений и различных соображений.

Пробили две склянки. Сейчас должен был явиться Фентон, старший помощник капитана, «единственный толковый и способный офицер на судне», как говаривал Кинг. С обеденного часа и до этого времени никто не смел приблизиться к капитанской каюте. Люди говорили, что он предавался созерцательному блаженству, для чего требовалось только пропустить третью рюмочку доброй настойки, четвертая же рюмка уже влекла за собой в большинстве случаев приступ дикого бешенства. С руганью и бранью выбегал он наверх с большим арапником в руке, беспощадно хлеща им направо и налево, мечась по палубе, как помешанный, рассекая в кровь щеки и плечи людей, которые с воем и плачем, словно бабы, разбегались от него во все стороны. Маленький тщедушный человечек, он обладал приемами и силой завзятого силача и буяна; его злые глаза, изуродованная левая рука, грубая ругань и громовой голос дали ему такую власть, какой мог бы позавидовать самый рослый великан-силач. Все и вся перед ним дрожало и трепетало. Никто не смел даже заикнуться о жалобе или суде.

Трудно поверить, что такое могло твориться в начале XX столетия на большом океанском пароходе, что такие беспричинные зверства оставались совершенно безнаказанными. Но дело в том, что это надежное, крепкое океанское судно было приобретено контрабандистами Венесуэлы для доставки оружия. В тот момент, когда мы встречаем его, готового улепетнуть от каждого военного судна, которое покажется на горизонте, будь оно американское, венесуэльское или британское, на нем царила, по-видимому, тишина и порядок. С экипажем, набранным из людей всех наций и племен, начиная со шведов и немцев и кончая неграми и мулатами, капитану Кингу нечего было опасаться серьезного возмущения экипажа, так как побои, выпавшие на долю негра, не возмущали немцев и шведов, а истязания шведов и немцев вызывали лишь озлобленное чувство плохо скрытого злорадства в сердцах чернокожих. Поэтому капитан Тэд Кинг нередко бегал как безумный по палубе и хлестал большим арапником правых и виноватых. И никто не смел воспротивиться ему, кроме Фентона, вечно молчаливого и спокойного Фентона, который никогда не возражал, никогда не спорил с ним, а только смотрел на него своими большими честными глазами, взгляда которых Кинг не мог выносить, словно эти добрые, серьезные глаза жгли его, прожигая насквозь его душу. Никто никогда не слыхал, чтобы Фентон не только пригрозил кому-нибудь, но даже