Похитители снов - Мэгги Стивотер

«Помогите, – подумала она. – Помогите, помогите, помогите».

Ганси отстранился. И сказал:

– И мы никогда не будем об этом говорить.

Тем вечером, после того как Ганси уехал с Блу, Ронан достал из нестираных джинсов зеленую таблетку от Кавински и забрался в постель. Полулежа в углу, он протянул одну руку Бензопиле, но та не обратила на него внимания. Она стянула печенье и теперь деловито громоздила на него разный хлам, чтобы Ронан точно не отнял добычу. Хотя она то и дело поглядывала на протянутую руку хозяина, но делала вид, что ничего не замечает, добавляя к груде вещей, под которыми скрывалось печенье, крышечку от бутылки, конверт и носок.

– Бензопила, – позвал Ронан.

Не резко, но вполне конкретно.

Узнав этот тон, птица подлетела к кровати. Она не очень любила, когда ее ласкали, но тем не менее повернула голову налево и направо, когда Ронан легонько погладил маленькие перышки по обе стороны клюва. Сколько энергии понадобилось, чтобы создать эту птицу? Насколько больше нужно, чтобы забрать из сна человека? А машину?

У Ронана загудел мобильник. Он наклонил его к себе, чтобы прочитать на экране сообщение:

твоя мама звонит мне после того как мы проводим день вместе

Ронан бросил телефон на одеяло. Обычно, видя на экране имя Кавински, он чувствовал странную безотлагательность, но только не сегодня. Не после всех этих часов, проведенных с ним. Не после того, как он приснил «Камаро». Сначала нужно было всё это осмыслить.

спроси что я увидел во сне в первый раз

Бензопила с раздражением клюнула гудящий мобильник. Она многому научилась у Ронана. Он покатал на ладони зеленую таблетку и подумал, что сегодня ничего не станет выносить из сна. Он узнал, какой вред они причиняли силовой линии. Но это не значило, что он не мог выбрать тему.

моя любимая подделка это Прокопенко

Ронан сунул таблетку обратно в карман. Ему было тепло, сонно и просто… хорошо. В кои-то веки. Сон не казался запрятанным в сознании оружием. Ронан знал, что может показать себе во сне Амбары, если постарается, но ему не хотелось видеть то, что существовало в реальности.

я сожру тебя живьем чувак

Ронан закрыл глаза. Он подумал: «Мой отец. Отец. Отец».

Когда он открыл глаза, вокруг вздымались старые деревья. Небо над головой было черным и полным звезд. Пахло дымом орешника и самшитом, семенами и лимонным моющим средством.

Его отец сидел в угольно-черном «БМВ», который приснил много лет назад. Он походил и на Ронана, и на Диклана, и на Мэтью. Красивый дьявол, у которого один глаз был цвета обещания, а другой – цвета тайны. Увидев сына, Ниалл опустил окно.

– Ронан, – сказал он.

Судя по всему, он хотел сказать: «Ну наконец-то».

– Папа, – ответил Ронан.

Он хотел сказать: «Я скучал по тебе». Но он скучал по Ниаллу Линчу, сколько помнил себя.

На отцовском лице появилась улыбка. У него была самая широкая улыбка в мире, и он подарил ее младшему сыну.

– Ты всё понял, – сказал он и поднес палец к губам. – Помнишь?

Сквозь открытое окно «БМВ», который принадлежал Ниаллу Линчу, а теперь Ронану, доносилась музыка. Летучий мотив, исполняемый на ирландских волынках, растворялся среди деревьев.

– Знаю, – ответил Ронан. – Скажи мне, что ты имел в виду в завещании.

Отец произнес:

– T’Libre vero-e ber nivo libre n’acrea. Данное завещание остается основным документом, если только не будет создан новый.

– Это лазейка, – объяснил он. – Лазейка для воров.

– Это ложь? – уточнил Ронан.

Потому что Ниалл Линч был самым большим лжецом в семье и передал эту способность старшему сыну. Между ложью и тайной не такая уж большая разница.

– Я никогда не лгал ТЕБЕ.

Отец завел мотор и медленно улыбнулся Ронану. Что у него была за улыбка, что за яростные глаза… что он был за существо. Он приснил себе и жизнь, и смерть.

Ронан сказал:

– Я хочу вернуться.

– Тогда не сдавайся, – потребовал отец. – Теперь ты знаешь как.

Ронан знал. Потому что Ниалл Линч был лесным пожаром, приливной волной, автокатастрофой, падающим занавесом, ревущей симфонией, катализатором Большого Взрыва.

И всё это он передал среднему сыну.

Ниалл Линч сжал руку Ронана. Мотор ревел; Ниалл держал сына за руку, а ногу уже поставил на педаль газа, собираясь ехать куда-то в другое место.

– Ронан, – проговорил он.

И это прозвучало так, словно он хотел сказать: «Проснись».

Когда в доме наступила тишина, Блу легла и натянула одеяло на лицо. Спать не хотелось. Из головы не выходили безжизненное лицо Адама, Ронан, доставший «Камаро» из ниоткуда и дыхание Ганси у нее на щеке.

Затем мозг уцепился за воспоминание о мяте и превратил его в воспоминание о Ганси – такое, которое принадлежало ей одной: самый первый раз, когда они увиделись. Не в «Нино», когда он от имени Адама пригласил ее на свидание, а в ту ночь на церковном дворе, когда мимо нее шли духи мертвых. Один год… максимум, которым они располагали. Все эти люди должны были умереть к следующему Дню святого Марка.

Блу впервые в жизни увидела дух – юношу в школьном свитере, с забрызганными дождем плечами.

«Как тебя зовут?»

«Ганси».

Она не могла об этом забыть.

Внизу вдруг сердито зазвучал голос Каллы:

– Я к черту сломаю эту штуку сама, если снова увижу, что ты ею пользуешься!

– Тиранка! – выпалила Мора в ответ.

Голос Персефоны что-то дружелюбно заворковал – слишком тихо, чтобы расслышать.

Блу плотно закрыла глаза. Она снова видела дух Ганси, одной рукой ухватившийся за землю. Она чувствовала его дыхание. Он касался ее спины…

Сон не приходил.

Неопределенное время спустя Мора легонько постучала пальцами по открытой двери.

– Ты спишь?

– Как всегда, – ответила Блу.

Мора забралась на узкую кровать. Она тянула подушку, пока Блу не сдвинула голову на несколько сантиметров. Затем Мора устроилась рядом. Мать и дочь лежали, как ложки в ящике шкафа. Блу снова закрыла глаза, вдыхая легкий аромат гвоздики, исходивший от Моры, и слабеющий запах мяты.

Через несколько минут Мора спросила:

– Ты плачешь?

– Немножко.

– Почему?

– Так, вообще грустно.

– Тебе грустно? Что-то случилось?