Крестовый поход - Робин Янг

Он резко поднялся. Это все вздор. Хватит ждать, пора действовать. Аккуратно и быстро. Вон как Бейбарс загорелся, убедившись, что франки действительно замыслили его убийство. Но Калавун тут же принялся призывать султана не совершать поспешных действий. И так будет всегда. Поэтому к черту яд, можно обойтись без него. Хадир тронул инкрустированную кроваво-красным рубином золотую рукоятку кинжала. Вот это станет настоящей смертью от руки ассасина. Убийство задержит Бейбарса в Дамаске, и прорицатель позаботится, чтобы султан потом направился не в Каир, а повернул войско на Акру. Его не тревожило обвинение в смерти Калавуна. Бейбарс никогда не убьет Хадира. Прорицатель уже давно посеял в душе султана семена страха за свою жизнь. Убедил, что их судьбы связаны, а гибель одного неминуемо приведет к гибели другого. Бейбарс может посадить его в тюрьму, но и это Хадира не пугало. Ну что ж, посидит пару месяцев и выйдет. За него похлопочет Барака, он уже опять вошел в доверие к отцу. За этот год юноша сильно изменился, возмужал, в нем проснулось честолюбие. Это хорошо.

Хадир посмотрел в окно, где между тонкими кисейными занавесями голубел кусочек неба. Скоро оно полиняет, а потом и вовсе станет черным. Взойдет луна. Сегодня ночью ожидается затмение. Хадир несколько недель нашептывал султану предупреждения. Быть осторожным, удвоить охрану, есть только определенную, проверенную пищу. Султан равнодушно внимал предостережениям, а однажды даже сказал, что он не единственный великий правитель на земле. Смерть, которую предрекали во время затмения, может настигнуть ильхана Абагу или короля франков. «Или твоего ближайшего сподвижника», — добавил про себя Хадир и улыбнулся.

«Если сегодня ночью звезды требуют крови, то я им ее дам». Принятое решение взбодрило Хадира. Он покинул покои и побрел по коридору. На полдороге замер, осмотрелся и скользнул в узкий арочный проход для слуг.

Барака-хан открыл дверь тронного зала в сильном волнении. Стражникам он сказал, что пришел за бумагами, которые отец оставил на столе, и, войдя, тут же впился взглядом в женщину, стоящую у окна. Ее освещенные сзади вечерним солнцем золотистые волосы создавали вокруг головы сказочный ореол. Лицо, измученное, бледное, все равно оставалось прекрасным, а глаза, которые смотрели на него, имели невероятный оттенок зеленого, заставляющий вспомнить воды горного озера.

Барака напряженно сглотнул. Затем глянул на застывшего евнуха и властно бросил:

— Убирайся.

Евнух повиновался. Женщина проводила его глазами и снова посмотрела на Бараку. В ее взгляде была сила, какой он не видел прежде ни у одной женщины. Пытаясь унять нервозность, принц пошел, запер дверь на засов и направился к столу. Притворился, что перебирает бумаги, все время чувствуя на себе прожигающий насквозь взгляд женщины.

Барака не имел представления, о чем говорил с ней отец, и не понимал, почему она до сих пор жива. Но он видел отца, когда тот покидал тронный зал. Лицо султана было мокрым от слез. Барака не мог даже вообразить отца плачущим, представить, что такое случится. Неужели на отца так подействовала эта женщина с золотыми волосами? Заставила заплакать грозного султана?

После смерти Айши Барака осмелел и развлекался с той девушкой-невольницей уже без опаски. И с другими тоже. Каждую неделю, иногда чаще, постепенно становясь все более наглым и бесстыдным в поиске наслаждений. Но с недавних пор это стало надоедать. Невольницы к нему привыкли и сделались послушными. Перестали бояться. А главным наслаждением Бараки было ощущение полной власти, он удовлетворялся, лишь когда брал женщину силой. Только тогда внутри пробуждался жар. Постоянная неудовлетворенность портила настроение, застоявшаяся энергия требовала иного выхода. И Барака его находил. Он не знал, для чего украл у Хадира куклу, но обладание ею давало приятное ощущение всемогущества. Смертоносное сокровище делало его тайным властителем судьбы не только Хадира, но и каждого при дворе отца. На пиршествах Барака наблюдал за придворными, сжимая под столом в потной ладони маленький флакончик, захлебываясь восторгом от мысли, что все они зависят от его милости, а он может погубить любого из них, когда пожелает.

Сзади заговорила женщина.

Барака повернулся.

Она замолкла, затем произнесла на ломаном арабском:

— Кто ты?

Барака остолбенел. Эта христианская женщина, узница, говорила с ним на его родном языке. Осмеливалась что-то спрашивать. Неслыханная дерзость.

— Тихо! — рявкнул он и обрадовался, когда она вздрогнула.

А может, она только притворялась, что не боится? Конечно, боится, еще как. Осознание власти над этой объятой ужасом прекрасной неведомой женщиной придало ему сил. И он двинулся к ней, с каждым шагом возбуждаясь все сильнее и сильнее. А она пятилась и оглядывалась в поисках места, где спастись.

Наконец они оба оказались у окна. Ее дивное лицо теперь раскраснелось. Она быстро говорила на непонятном языке. Барака уловил лишь несколько вклинившихся туда арабских слов. И больше не слушал. Близость к ней, ее страх действовали на него словно наркотик, заставив начисто забыть о всякой осторожности. Принца совсем не тревожило, что его могут с ней застать. Ему было безразлично, что она сделала его отцу и почему он оставил эту женщину жить. Барака видел только ее и хотел лишь одного.

Цитадель, Дамаск 17 июня 1277 года от Р.Х.

Калавун прошелся туда-сюда по покоям и остановился у стола. Налил в кубок воды. Свежей, из колодца Цитадели, с минеральным вкусом. Быстро выпил, закрыл глаза и снова увидел женщину, с мольбой смотрящую на него. «Вернись туда, — услышал он внутренний голос. — Ты можешь ее спасти. В конце концов, султан твой старый друг, в скольких сражениях вы сражались бок о бок. Он тебя послушает». Но Калавун боялся разгневать Бейбарса и ослабить свое положение при дворе, боялся вызвать подозрения, не знал, как объяснить свое заступничество. И эти страдания, вызванные беспомощностью, усугублялись еще тем, что эта женщина странно напоминала ему дочь.

Эмир открыл глаза, налил еще воды, поднял кубок, затем поставил обратно на стол. Бросил взгляд на серебряный поднос с фруктами. Персики, виноград, бананы, недавно срезанные, восхитительной красоты, тоже напоминали ему об Айше. Милая, славная девочка никогда больше не примостится у него на коленях, с пальцами, липкими от сока персика, не станет быстро и сбивчиво рассказывать о проведенном дне. Калавун уперся ладонями в стол, постоял так с минуту, потом резким движением смахнул поднос на пол и в то же мгновение ощутил приставленное к шее острие кинжала.

— Наконец-то я до тебя добрался, змей! — прошептал Хадир, обдавая его своим смрадным дыханием.

Калавун метнул взгляд на дверь покоев и понял: прорицатель проник сюда через проход для слуг. Попытка повернуть голову привела лишь к тому, что кинжал проколол кожу.

— Чего тебе нужно, Хадир?

— Я долго ждал этого момента. Очень долго! И теперь сниму узду, которую ты надел на моего повелителя. Теперь он наконец уничтожит неверных франков, и ты его не остановишь!