Ночной мир - Фрэнсис Пол Вилсон

– Если бы только я знала.

– Может быть, все из-за ожерелья. Может быть, ожерелье – одна из причин? И если его снять...

– И заменить на подделку? – Ее глаза сверкнули, когда она опустила руку в карман и вынула ожерелье, точь-в-точь такое, как было на ней. – На это, да?

Поскольку на Калабати было сейчас настоящее ожерелье, а второе носил Моки, то в руке она явно держала подделку. Джек растерялся:

– Где ты его взяла?

– В твоей дорожной сумке. – Взгляд ее потяжелел. – Так каков был твой план? Украсть ожерелье брата и заменить подделкой? Тебе просто не пришло в голову, что я могу отдать его кому-то еще, верно?

«Настало время брать быка за рога, – подумал Джек. – Надо ей все рассказать».

– Ожерелья Кусума недостаточно, – сказал он, выдержав ее взгляд. – Нужны оба ожерелья.

Она вздрогнула и отступила назад, схватившись рукой за шею.

– Мое? Ты хотел украсть мое?

– Говоря по правде, это не было бы воровством. Я просто вернул бы его прежнему владельцу.

– Не шути со мной так, Джек. Люди, которые делали ожерелья, умерли много веков назад.

– Я знаю. Я сейчас не на них работаю. А на человека, у которого они украли металл. Он все еще жив. И ждет, пока ему вернут его. Целиком.

Калабати испытующе смотрела на него широко раскрытыми глазами:

– Ты ведь не шутишь, нет?

– Думаешь, я смог бы сочинить что-либо подобное?

– Тогда годы обрушатся на меня всей своей тяжестью. Я умру. И ты это знаешь.

– Как раз об этом я и собирался тебя попросить.

– А если бы я отказалась?

Он пожал плечами:

– Я надеялся тебя уговорить.

На самом деле он прилетел сюда без определенного плана. И хорошо сделал. Такой, как Моки, не мог присниться ему даже в самом страшном сне.

Калабати не отнимала руки от шеи, словно защищая ожерелье. Было не похоже, что она согласится его снять.

– Ты пугаешь меня, Джек. Еще больше, чем Моки.

– Я знаю, что это звучит чертовски банально, – ответил он, – но сейчас судьба всего мира зависит от того, сможет ли человек по имени Глэкен получить обратно ожерелья и восстановить их первоначальную форму.

Калабати показала рукой на испускающую зловоние долину, потом на водоворот.

– Он сможет все это переменить? Вернуть всему первоначальный вид?

– Нет. Но он сможет остановить силу, которая все это сотворила, которая и старается разрушить все, что мы сейчас видим. Здесь еще не так плохо, Бати. Вполне терпимо. Потому что на островах не много людей. Но там, на материке, в крупных и мелких городах, люди готовы перегрызть друг другу глотку. Все напуганы, напуганы до смерти. Лучшие прячутся ночью от чудовищ, а днем от своих собратьев. А худшие делают то, что делали всегда. Но ужаснее всего среднестатистические Джо и Джейн. Те из них, кто не парализован страхом, мечутся по улицам в исступлении, и самые гнусные из них грабят, жгут, убивают. И в твоих силах остановить это безумие, повернуть все вспять.

– Я не верю, что все так уж плохо. Этого не может быть. Я прожила полтора столетия. У меня на глазах английский офицер застрелил моих родителей, я видела восстание сипаев в 1850 году, две мировые войны, большевистскую революцию и, что ужаснее всего, – зверства, совершаемые в Пенджабе, когда одни индийцы убивали других. Ты даже представить себе не можешь, чего я насмотрелась.

– То, что творится сейчас, – гораздо хуже, – сказал Джек. – В это вовлечен весь мир. А после четверга над землей опустится ночь. Навсегда. И некуда будет убежать. Да, так случится, если ты ничего не предпримешь.

– Я?.. – повторила она очень тихим, отсутствующим голосом.

– Ты.

Джек выждал паузу, чтобы дать ей возможность снова посмотреть на остров, который она, видимо, очень любила, и еще раз почувствовать зловоние, предвещавшее его скорую гибель. А потом задал ей вопрос. Ему никогда не пришло бы в голову спрашивать о таком прежнюю Калабати, ту, с которой он много лет назад был знаком в Нью-Йорке. Но перед ним была новая, изменившаяся к лучшему женщина, сумевшая полюбить мужчину, полюбившая этот остров. Может быть, эта Калабати досягаема.

– Что ты скажешь на это, Бати? Я не прошу тебя снять его и отдать мне. Но я прошу тебя вернуться со мной в Нью-Йорк и поговорить с Глэкеном. Он единственный на земле старше тебя. Да ты, черт возьми, просто новорожденный младенец по сравнению с ним. Ты побудешь с ним и поверишь.

Она повернулась и облокотилась на перила, через дверной проем заглядывая в гостиную.

– Дай мне все хорошенько обдумать.

– Времени думать не осталось.

– Ну хорошо, – проговорила она медленно. – Я согласна встретиться с человеком, о котором ты говоришь. Но это все что я тебе обещаю.

– И это все, о чем я тебя просил. – Он почувствовал, как расслабляются его перенапрягшиеся мышцы. Это было начало. – А что касается Моки...

Она резко вскинула голову и посмотрела на него.

– Он не умрет, – поспешно добавил Джек, – и даже не очень постареет, если кто-то заменит его настоящее ожерелье на подделку. – Тут неожиданная идея пришла Джеку в голову. Это прозвучит нелепо, но, возможно, поможет сделать Калабати еще более надежным своим союзником. – Кто знает? Может быть, ожерелье и делает его безумным. Надо снять его, и тогда он снова станет самим собой.

Прежде чем Калабати успела ответить, в доме загремел голос Моки:

– Бати! Хеле май! И приведи с собой своего бывшего любовника. Посмотрите, что сотворил ваш Бог!

Калабати, закатив глаза, сделала шаг вперед. Джек осторожно взял ее за руку.

– Так каков твой ответ?

– Я подумаю.

Она высвободила руку и опустила фальшивое ожерелье к себе в карман. Джек пошел за ней.

И остановился, остолбенев, на пороге.

Гостиная преобразилась. Все дерево и куски лавы, которые оставались от старых фигур, были переделаны, подобраны друг к другу и сложены в одну огромную скульптуру, занявшую пространство от стены до стены. В тех местах, где не хватало остатков прежних скульптур, Моки воспользовался обломками мебели, добавив их в общее нагромождение. Все эти куски выбеленного, протравленного дерева были сложены так, словно росли из деревянной панели стены, образуя четыре спицы гигантского овального колеса, и эти спицы, причудливо изгибаясь, сходились в общем центре. Сердцевине из лавы. Моки каким-то образом соединил все осколки черно-красной лавы – среди этой беспорядочной массы поблескивала проволока и виден был еще не застывший эпоксидный клей – в единое целое: какой-то зубчатый, нелепый конгломерат, не имеющий определенной формы, асимметричный, без всякого проблеска разума, но с ярко выраженными элементами угрозы и неприкрытой хищности.