Улыбка зверя - Андрей Молчанов

С первого взгляда и, судя по одежке, Верещагин решил, что перед ним — если человек и не его круга, то все равно, как выражались встарь — “социально-близкий элемент”.

Явился тот в сопровождении Ирмы Садомской, постоянно чем-то напуганной и нервной женщины — секретарши “Скокса”, которая и представила его Мишке Чиркину и Верещагину:

— Наш новый сотрудник. Будет временно вместо полковника… Вы, ребята, ознакомьте его с правилами и покажите ключи…

— А полковник как же? — спросил Чиркин.

— А полковник ваш со вчерашнего дня уволен, — почему-то втянув голову в плечи и, озираясь, сказала Ирма. — Он Семена Ефимыча по щеке кулаком ударил и даже не извинился. Наоборот, обозвал еще черным словом и сказал, что всех перестреляет. Я сама свидетель, он и на меня костылем своим замахнулся… А какие же мы “кровососы”? Мы никакие не “кровососы”… Нехорошо… Ах, нехорошо, нехорошо, — бормотала она сокрушенно, уходя по коридору. — Нехорошо…

— Иван Васильевич Прозоров, — чуть поклонившись, с достоинством представился новоприбывший. Затем снял шляпу с широкими полями и церемонно пожал протянутые ладони. — Волею временных обстоятельств, обитатель социального дна. Пятьдесят лет. Земную жизнь прошел до половины и оказался в сумрачном аду… То есть в “Скоксе”… — продолжил он, оглядывая помещение. — Так. Письменный стол имеется, диван, чайник, полка… Настольная лампа. Великолепно!

Был он невысок ростом и довольно плотен телом. Как-то не совсем подходили к его простоватому лицу, к его белесым бровям и аккуратной плеши чуть подкрученные кверху усы и короткая, по-видимому, недавно отпущенная бородка.

— “В сумрачном аду…” — повторил он. — Знаете ли вы, друзья мои, что означает на самом деле слово “Скокс”?

— “Скокс” он и есть “Скокс”, — отозвался Чиркин.

— Нет, друг мой… Направляясь сюда, я заглянул в один словарик и выяснил вот какое любопытное обстоятельство, — Прозоров поднял вверх указательный палец. — “Скокс” — это демон из практики средневековых заклинателей. Похищает имущество из царских домов и возвращает через двести лет…

— Надо же, — удивился Верещагин. — А хозяева-то наши не лишены остроумия… Жаль только, что нужно двести лет ждать, пока эти демоны вернут украденное… Э-э, Мишка, постой-постой, дай-ка я перехожу…

Прозоров снял плащ, повесил его на гвоздь у дверей, затем осторожно поставил на подоконник огромный потертый саквояж и подошел к столу.

Верещагин все это утро сражался в шахматы с Мишкой Чиркиным, который задержался после ночного дежурства, поскольку жил бобылем и спешить ему было некуда. Правый фланг Верещагина, куда неожиданно вперся ферзь противника, был этим ферзем в несколько ходов развален, так что сопротивлялся он Чиркину исключительно из упрямства.

— Ты подожди, браток, пока я его дожму, — попросил Чиркин Прозорова. — Присядь… Сдавался бы ты, Витек, что зря время тратить…

Прозоров вытащил из кармана коричневую трубку, пакет с табаком, стал наощупь набивать, поскольку внимательно следил за расстановкой шахматных сил на доске.

— Эх, зараза, — вздохнул Верещагин. — Дал я зевка, а ты и обрадовался… Только на зевках и выигрываешь. Неблагородно, Мишка. И все победы твои такие… Пирровы победы.

— А ты меня простил в прошлой партии, когда я ладью подставил? — огрызнулся Чиркин. — Схавал, как миленький…

— То была продуманная комбинация, плод кропотливого расчета и ума… Не ты подставил ладью, а я ее заманил в ловушку. Н-да, правый фланг мой накрылся. Сдаюсь, сволочь… — Верещагин повалил короля, но тут неожиданно вмешался Иван Прозоров.

— А позвольте, коллега, — сказал он, простирая ладонь над доской и поднимая поверженного короля. — Все равно ведь партия проиграна. Но тут любопытная ситуация получается. Вот если бы укрепить ваш фланг, если поставить вот сюда вместо вашего слона иную фигуру, — говоря это, Прозоров снял белого слона и поместил на освободившееся поле спичечный коробок. — Поставим здесь слона, но слона особенного, который, допустим, может ходить еще и как конь… Обратите внимание, противник ваш получает через два хода очень красивый мат.

Прозоров провальсировал спичечным коробком по доске и, действительно, получился неожиданный эффектный мат.

Чиркин сдвинул брови, призадумался, уперев в подбородок кулак, а через минуту, просияв лицом, сказал:

— Положим, все верно… Но если мы вместо моего простого ферзя поставим, к примеру, ферзя с задатками коня, то вся ваша комбинация мгновенно рушится…

Теперь задумался в свою очередь Прозоров. Он несколько раз глубоко затянулся, выпустил дым из ноздрей, отчего голова его совершенно пропала из виду, скрывшись в густых сизых клубах, — так иногда осенью какой-нибудь древний степной курган совершенно пропадает среди окутавшего его тумана.

— Согласен, — сказал он наконец, когда туман слегка рассеялся. — Но мы вашу фигуру атакуем слева, и все вновь становится на свои места…

— Э, позвольте усомниться, — поблескивая стеклами очков, азартно опроверг Чиркин, но Верещагин решительно смел фигуры с доски.

— Прозоров, ты меня от верного мата спас, — сказал Верещагин. — Партия аннулируется, Мишка. Общий счет по-прежнему остается… — он заглянул в засаленную тетрадь. — Общий счет по-прежнему двести семь на сто тридцать. В твою, к сожалению, пользу…

— Как это аннулируется? — запротестовал было Чиркин, но в этот момент его перебил густой и властный баритон Прозорова.

— Господа, — сказал он, снимая с подоконника свой объемистый потертый саквояж. — У меня тут есть. Чистейшая…

Да, существуют люди надежные, уютные и теплые, словно русская печка, и именно таким человеком с первых же минут знакомства показал себя Иван Васильевич Прозоров.

Стараниями его довольно постная газета “Демократ Черногорска”, которой застелен был старый письменный стол, буквально на глазах превратилась в подобие сказочной скатерти-самобранки. Посередине стола празднично засияла бутылка водки. Затем из саквояжа, словно из рога изобилия, извлечены были, сопровождаемые попутно краткими и точными пояснениями Прозорова, разнообразные свертки и кульки. Во-первых, завернутый в прозрачную восковую бумагу батон душистого хлеба.

— Хлеб всему голова! — оглядывая примолкших друзей, торжественно провозгласил Иван Васильевич. — Лучший, доложу вам, хлеб в Москве! Да-да, не удивляйтесь. Доставлен нынче утром знакомой проводницей. Булочная на Старом Арбате, дом три. В пятом подъезде того же дома проживала некогда первая моя любовь Бодрова Галка. Видели бы вы, в какую ступу превратилась теперь моя некогда ненаглядная. Сорок, как говорится, килограмм тому назад…

На отдельной бумажке аккуратно разложены были ломтики тонко нарезанной ветчина.

— Сейчас Великий пост, друзья мои, — со вздохом пояснил Прозоров, — но для тех, кто в дороге, позволительно… А я полагаю, мы все нынче находимся в дороге. По крайней мере, уж я-то всегда в дороге, пусть дорога эта, как метко выразился один мой приятель, ведет прямиком в ад.