Былого слышу шаг - Егор Владимирович Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Держать душу за крылья. Так, очевидно, поступает тот, кто, познав поэзию мечты, никогда не забывает о прозе жизни, ни в чем не позволяя себе отрываться от ее реальностей.
Было это в феврале 1921 года. Ленин листал книги, изданные в Берлине для Советской России, Принес их Горький. Взглянув на издание древних индийских сказок, Владимир Ильич заметил:
— По-моему, это преждевременно.
Горький:
— Это очень хорошие сказки.
Ленин:
— На это тратятся деньги.
Горький:
— Это же очень дешево.
Ленин:
— Да, но за это мы платим золотой валютой. В этом году у нас будет голод.
Присутствовавший при разговоре литературный критик А. К. Воронский писал: «Мне показалось тогда, что столкнулись две правды: один как бы говорил; «Не о хлебе едином жив будет человек», другой отвечал: «А если нет хлеба»… И после, находясь на стыке между художественным словом и практической работой Коммунистической партии и советских органов, я неоднократно вспоминал об этих двух правдах, и всегда мне казалось, что вторая правда, правда Владимира Ильича, сильнее первой правды».
Так пишет Воронский. Я же думаю о том, как соблазнительно было бы для каждого из нас и как хотелось, наверное, самому Владимиру Ильичу заботиться лишь о том, чтобы не хлебом единым были живы люди. И как трудно, пожалуй, тому, кто в полной мере может оценить прелесть древних индийских сказок, но вынужден возражать против их издания.
И еще одно. Воронский безраздельно склоняется ко второй, как пишет он, правде. Но справедлив ли он, так далеко разводя одну правду от другой? Возражая Горькому, отстаивая свою правду, Владимир Ильич не стремится наложить запрет на то, что защищает Алексей Максимович. Первая ли правда, вторая ли — и та и другая, превращенные в абсолют, становятся абсурдом. Противоборствуя друг с другом, они и существовать не могут одна без другой.
Наконец, последнее: тот сормовский рабочий, по описанию Горького, человек мягкой души, жаловался писателю на тяжесть работы в ЧК. Тогда-то он и сказал:
— Однако вспомнишь, что ведь Ильичу тоже, наверное, частенько приходится держать душу за крылья, и — стыдно мне слабости своей.
Беседуя с М. Ф. Андреевой, Ленин говорил: «Что же делать, милая Мария Федоровна? Надо бороться. Необходимо! Нам тяжело? Конечно! Вы думаете: мне тоже не бывает трудно? Бывает — и еще как! Но — посмотрите на Дзержинского, — на что стал похож он! Ничего не поделаешь! Пусть лучше нам будет тяжело только бы одолеть!»
Обстоятельства, условия борьбы вынуждали Ленина быть и суровым, и непримиримым, и беспощадным. И он бывал таким, превозмогая в себе доброту. В отличие от тех, кого обстоятельства вынуждают порой становиться и отзывчивыми и добрыми, и они, случается, бывают такими, превозмогая в себе жестокость.
«Должность честных вождей народа — нечеловечески трудна», — писал Горький о Ленине.
…Спустя месяц после Октябрьской революции, в декабре 1917 года, из Парижа в Петроград приехал социалист, член французского парламента Шарль Дюма. Устроившись в гостинице, он тут же сел за письмо к Владимиру Ильичу.
Обращаясь «Дорогой товарищ Ленин!», гость писал: «Я горю желанием Вас приветствовать. Разрешите мне просить Вас, чтобы первый мой визит в Вам рассматривался лишь как визит друга, которому когда-то в Вашем доме в парижском изгнании госпожа Ленина и Вы оказали братский прием, что мною не забыто».
Быть может, поздним вечером в Смольном, спускаясь из своего кабинета в комнату, где жил, Ленин захватил с собой это письмо. О многом напоминало оно Ульяновым: о тягостных годах второй эмиграции, о людях, которых узнали в Париже. Владимир Ильич мог бы и на этот раз произнести свою фразу: «Эх, послушал бы я теперь Монтегюса». Ленин, бывало, напевал его песенку о социалистическом депутате: «Верно, парень, говоришь». В ней рассказывалось о депутате, который ездит по деревням, болтает с крестьянами, раздает обещания, подпаивает их, а получив голоса, положив в карман 5 тысяч франков депутатского жалованья, забывает об интересах избирателей. Но при чем здесь автор письма Шарль Дюма?
Он действительно нанес в Париже визит Ульяновым, когда жили они на улице Бонне. Сидел и рассказывал о своих предвыборных поездках по деревням, о своих беседах с крестьянами. И несколько раз встретились взглядами Надежда Константиновна и Владимир Ильич, чуть сдерживая улыбку: им пришла на память песенка Монтегюса о социалистическом депутате. А гость, скорее всего, описывал свой вояж во всех подробностях, рассказ его затягивался, и Крупская уже с тревогой поглядывала на Владимира Ильича: как бы не стал вновь напевать полюбившийся ему припев — «Верно, парень, говоришь» — так повторяют крестьяне, когда их одурачивает депутат…
Словом, было что вспомнить. И в ответе — он не заставил себя ждать, пришел уже на следующий день — Ленин писал:
«Дорогой гражданин Шарль Дюма!
Мы с женой с большим удовольствием вспоминаем о том времени, когда мы познакомились с Вами в Париже, на улице Бонье…»
Но помнил Ленин и о другом: каким ярым патриотом выступал Шарль Дюма с началом империалистической войны. О его брошюрке «Какого мира мы желаем» Владимир Ильич с презрением отозвался в своей работе «Крах II Интернационала». В ответном письме Ленин писал:
«Я очень сожалею, что личные отношения между нами стали невозможными, после того как нас разделили столь глубокие политические разногласия…
Само собой разумеется, что я пишу это письмо не как член правительства, а как частное лицо.
Примите, дорогой гражданин, наш привет и самые лучшие пожелания от меня и от моей жены».
Шарль Дюма просил в письме, чтобы его первый визит к Ленину — за ним, он полагал, последуют и другие — рассматривался не иначе как визит друга. Видно, отчетливо рисовалась в его воображении картина, как распахнутся двери кабинета Председателя Совнаркома, они встретятся на пороге и уж конечно же обнимутся по-братски…
Частный характер переписки подчеркивает в своем ответе и Ленин, когда говорит о невозможности именно личных отношений… И появляется, как бывало уже не раз во время работы над этой книжкой, желание сравнить — скорее всего, несравнимое: его жизнь и нашу, хотя бы постараться представить себе, приложить к нашей повседневности его нормы. Кому и когда решился бы ты ответить столь же определенно о невозможности личных отношений? И понимаешь, как трудно даже в самом — обыденном и житейском следовать его примеру. А быть может, в самом обыденном и житейском как раз и труднее всего. Очень непросто разделить подобную определенность взглядов, поступков, отношений. А кому-то это просто непонятно…
Кстати, не понял и Шарль Дюма: получил от Ленина ответ, а на четвертый день
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!