1918 год на Украине. Том 5 - Сергей Владимирович Волков

она мало в чем проявлялась. Немцы отвели для своего главного командования особый квартал города – часть Липок, который после убийства их главного вождя, Эйхгорна, окружили барьерами и часовыми, но зато вне этого квартала, вернее, вдали от окружающих его застав, их присутствие почти не замечалось, а в особенности не ощущалось. Правда, проходили по улицам германские воинские части, встречались на улицах немецкие офицеры и солдаты, виднелись кое-где немецкие надписи, но держали себя немцы не вызывающе и, видимо, избегали всего, что могло бы раздражить население и дать ему понять, что настоящими хозяевами города являются они, а не украинская бутафория.

Находившиеся в Киеве германские полки, по физической крепости их личного состава, были много выше виденной нами в Орше немецкой калечи, а по внешней дисциплинированности и выправке мало чем отличались от когда-то виденных в Берлине у Бранденбургских ворот гвардейских караульных частей.

Если присутствие германцев в городе замечалось мало, то наличие украинской власти не чувствовалось вовсе. Отражалось оно в повременной прессе, усиленно оповещавшей о всех действиях, а в особенности публичных выступлениях гетманского правительства.

Превратившийся в наследника Мазепы бывший командир Кавалергардского Ее Величества полка никем всерьез не принимался. Ко времени нашего приезда его, впрочем, в Киеве и не было: он ездил на поклон к своему господину – императору германскому, и в магазинных окнах скоро появились фотографии, изображавшие встречу этих двух потентатов: Скоропадский стоял вытянувшись в струнку перед Вильгельмом, непринужденно заложившим руку в карман.

Что касается украинизации города, то она ограничивалась заменой многих русских торговых вывесок малороссийскими, но иного кроме русского языка на улицах и в лавках слышно не было. Киев как был, так и остался русским городом, но зато оживление в нем было необычайное и переполнен он был до последней степени. Сюда хлынула волна из большевистской России, и на Крещатике с каждым днем встречалось все большее количество петроградских и московских знакомых.

Настроение приезжих было на редкость однообразно: нескрываемая радость избавления от большевистского строя и засилья, огорчение по поводу ограбленного у них в Совдепии и по пути оттуда имущества и изумление оказавшегося невероятным, после столичного убожества, изобилия различных товаров, а в особенности съестных припасов – вот к чему поначалу сводились у приезжих все чувства и разговоры. Действительно, в Малороссии в ту пору хозяйственная деятельность населения еще не была подорвана, и благодатный искони, славившийся своим богатством край жил еще прежней привольной жизнью. Правда, цены на все продукты, поражавшие москвичей своей дешевизной, были уже значительно повышены, но происходило это не от недостатка товара, а от обесценения денежных знаков, выпускавшихся украинским правительством под никому не известное, вообще не существующее обеспечение.

Гетманское правительство ко времени нашего приезда в Киев (начало сентября 1918 года) в лице начальников его отдельных управлений, носивших название министров, было смешанное. Председатель Совета министров С.Н. Гербель, министр внутренних дел И.А. Кистяковский, его товарищ бывший член Государственной думы Варун-Секрет были несомненно русские люди, смотревшие на Украину как на временное политическое образование и допускавшие лишь присвоение ей некоторых автономных прав. Но были среди министров и убежденные «щирые» украинофилы. К ним в особенности принадлежал министр путей сообщений, едва ли не поддерживавший сношения если не с Петлюрой, то с Винниченко и Грушевским.

Сам Скоропадский был ближе к русскому крылу своего правительства, но честолюбие в нем сильно разыгралось, а посему он, видимо, мечтал о сохранении звания гетмана и по восстановлении России, связавшись с ней на федеративных началах. Впрочем, возможно, что, как многие это утверждали, у него мелькала мысль, освободив Россию, присоединить к малороссийскому гетманству всероссийский престол. Наивному человеку чего не взбредет в голову, отуманенную случайной удачей. Этим, быть может, обусловливался двойственный образ его действий по отношению к Добровольческой армии.

Держал себя Скоропадский с важностью и внешней пышностью, поскольку это дозволяли местные условия. Стремился он одновременно доказать свое «щирое» украинство между прочим усиленным восхвалением украинских знаменитостей – Шевченко и Мазепы – других не нашлось – и совершенно зря клеймя будто бы испытанный Украиной в течение двух с половиной веков русский гнет, без указаний, однако, в чем он состоял. Одновременно в частных беседах с русскими деятелями он выражался совершенно иначе. Им он объяснял свое украинство тактическими требованиями момента, но веры в себя и в свою лояльность к России ни в ком не возбуждал. Жалкий оппортунист, он не сумел создать себе сколько-нибудь значительное число сторонников ни в украинофильском лагере, ни среди русских людей и столь же скоропалительно и бесследно исчез с политического горизонта, сколь нежданно игрою случая на нем появился. Любопытные, однако, бывают у людей предчувствия. Его товарищи по Пажескому корпусу мне передавали, что, еще будучи на школьной скамье, Скоропадский мечтал и определенно утверждал, что будет со временем малороссийским гетманом, хотя в то время (80-е годы прошлого века) события такой надежды отнюдь не оправдывали.

Вся украинская затея была вообще смехотворна: страна и народ, которые в качестве национальных знаменитостей могли выставить лишь поплатившегося жизнью предателя и полуграмотного составителя народных песен, едва ли могут иметь притязание на самостоятельное культурное существование. Когда к этому еще добавляется отсутствие разработанного литературного языка, обязанность которого исполняет народный говор, дополняемый искусственно созданными словами иноземно-галицийского или польского происхождения, то подобные притязания и смешны, и жалки.

Малороссия, как и иные обширные, удаленные от правящего центра русские области, может стремиться к широкому местному самоуправлению, но для самостоятельной государственной жизни, немыслимой без самобытной цивилизации, она просто не имеет необходимых предпосылок. Результат иноземных интриг – сепаратизм Украины опирался в ее пределах лишь на демагогии нескольких десятков честолюбцев, мечтавших разыгрывать роль государственных деятелей и превратиться в важных сановников. Эти честолюбцы усиленно учились неведомому им дотоле языку, заимствуя недостающие, но необходимые в культурном обиходе слова где угодно, но только не в русском языке. При этом нередко происходили недоразумения, ибо говорившие на этом новоиспеченном языке друг друга не всегда понимали.

Среди усердствовавших в этом отношении управлений выделялось между прочим Министерство иностранных дел. Зайдя однажды по какому-то делу в это министерство, я прежде всего натолкнулся на дежурного чиновника, который, впрочем, оказался хорошенькой и сильно накрашенной девицей. На мой вопрос сия представительница прекрасного пола и, судя «по ее дородности», малороссийских галушек ответила мне на определенно польском языке. Директор департамента этого министерства соблаговолил говорить со мной по-русски, но при входе во время нашей беседы какого-то чиновника тотчас перешел на украинскую мову, с которой, по уходе чиновника, вновь перешел на русский язык, на котором он, очевидно,