Дочь Империи - Раймонд Фейст

Аракаси отвесил поклон и удалился. Косые тени легли на дорожку, ведущую к Имперскому тракту. Мара неподвижно сидела, прикусив губу; в ее душе боролись темные предчувствия и горячее упование. Если она правильно рассчитала время, то Аракаси потревожит своего нового хозяина именно в такой час, когда тот достигает вершины страсти в объятиях Теани. Весьма вероятно, что мастера тайного знания ожидает совсем не такой прием, на который он рассчитывает… если только ее муж не пребывает в благодушном состоянии духа, совсем ему не свойственном. Растревоженная, взволнованная, устрашенная мыслью о хрупкости опор, на которых зиждется здание ее надежд, Мара отослала поэта, приглашенного ранее для чтения своих сочинений: красота его возвышенных строф пропала бы впустую, ведь слушательница вряд ли сейчас сумела бы оценить их по достоинству.

Весь конец дня Мара провела в благочестивой отрешенности.

Медленно тянулись часы. Стада нидр перегнали в хлева с пастбищ; и пролетели шетры, возвещая наступление ночи.

Когда помощник садовника зажег фонари на внутреннем дворике у крыльца, вернулся Аракаси. Он был еще грязнее, чем утром, и было видно, что у него стерты ноги. Даже в полумраке спальни, где Мара уже собиралась отходить ко сну, на щеке мастера отчетливо виднелся большой красный рубец от удара. Мара молча подала служанкам знак удалиться, а посыльного отправила за холодными закусками, тазом и полотенцем для легкого омовения. Затем попросила мастера присесть.

Стук сандалий удаляющегося посыльного затих на галерее. Оставшись наедине с госпожой, Аракаси поклонился, как того требовал этикет.

— Госпожа, твой супруг выслушал мое шифрованное приветствие, после чего пришел в неописуемую ярость. Он ударил меня и закричал, что с любым делом, какое у меня есть, надлежит обращаться к Джайкену и к тебе.

Мара выдержала его пронизывающий взгляд с полнейшим бесстрастием, видимо ожидая продолжения. После небольшой паузы продолжение действительно последовало:

— Там присутствовала женщина, и он казался весьма… озабоченным. В любом случае твой муж — великолепный… актер. Или же он вообще ничего не разыгрывал.

Лицо Мары хранило то же невинное выражение:

— Муж перепоручил мне многие обязанности, касающиеся ведения нашего хозяйства. Что ни говори, до его прибытия сюда властвующей госпожой была я.

Аракаси был не из тех, кого легко обвести вокруг пальца.

— Когда Игра Совета входит в дом, умный слуга не играет, — ответил он поговоркой. — По сути, я должен в точности исполнять любое приказание моего господина; вот я и буду держаться такого правила, пока мне не укажут, в чем я не прав. — Тут его взгляд стал холодным. — Но я верен Акоме. Мое сердце принадлежит тебе, Мара из Акомы, потому что тебе я обязан счастьем носить цвета достойного дома. Но долг повелевает мне повиноваться моему законному властителю. Предавать его я не стану.

— Ты сказал лишь то, что честь диктует верному слуге, Аракаси. — Мара улыбнулась; предупреждение мастера тайного знания неожиданно порадовало ее.

— У тебя остались какие-либо сомнения насчет пожеланий Моего мужа?

Раб принес поднос со снедью. Аккуратно выбрав пирожок с мясом джайги, Аракаси ответил:

— По правде говоря, они бы у меня остались, если бы я не видел женщину, с которой он… разговаривал, когда я пришел.

— Что ты имеешь в виду?

Мара нетерпеливо дожидалась, пока он прожует и проглотит кусок.

— Теани. Я ее знаю. — Не меняя тона, Аракаси пояснил:

— Она — агент властителя Минванаби.

Мара похолодела.

— Об этом никому ни слова, — сказала она, помолчав.

— Понимаю, госпожа.

В беседе возникла пауза, которой Аракаси не преминул воспользоваться, чтобы приналечь на еду. Во время своих путешествий он заметно отощал, а сегодня с рассвета прошагал много лиг. Чувствуя свою вину перед ним еще и за побои, доставшиеся ему от разгневанного Бантокапи, Мара предоставила мастеру возможность поесть досыта, прежде чем потребовать от него подробных рассказов.

Когда же он наконец приступил к повествованию, ее усталость как рукой сняло. С сияющими глазами она слушала, как разворачивал он перед ней широкое полотно интриги, как обрисовывал скупыми словами дебри имперской политики или сообщал забавные короткие истории о том, что и где случилось. Вот для чего она была рождена на свет! Когда вечер опустился на землю и луна поднялась над садом, в уме у Мары начали складываться отчетливые картины и новые планы. Она прерывала рассказчика вопросами, и быстрота ее выводов порождала у Аракаси благодатное ощущение, что труды его были не напрасны. Наконец он служил хозяйке, которая умела оценить тонкости тайного дела — дела всей его жизни. С этого момента ее энтузиазм будет порождать в нем непреходящее стремление оттачивать свое искусство. Когда люди из его сети воочию убедятся, что мощь Акомы растет, они будут знать, что в этом есть и их заслуга; они будут вправе испытывать гордость, какая была им неведома на службе у властителя Тускаи.

Явились рабы, чтобы заправить лампы. Когда свет залил комнату, Мара поразилась тому, как изменилась даже осанка Аракаси. «Что за сокровище этот человек! — подумала она. — Его таланты делают честь дому Акома».

Еще долго она выспрашивала его новости и соображения, но даже его редкостная наблюдательность не уловила смятения, которое терзало хозяйку. Да, теперь у нее в руках имелись необходимые средства, дабы вступить в игру и найти способ отомстить за гибель отца и брата. Но нельзя сделать ни одного шага, нельзя воспользоваться ни одной крупицей знаний, принесенных ее собеседником, пока Акомой правит Бантокапи. Когда Аракаси наконец удалился, Мара долго еще сидела, устремив невидящий взгляд на обглоданные птичьи косточки, разбросанные на подносе. Она провела всю ночь в мрачных раздумьях и до самого рассвета не могла заснуть.

* * *

Наследующее утро, ближе к полудню, прибыли гости. В процессии, приближающейся к дому, Мара насчитала семь носилок. Ей были известны цвета доспехов у эскорта, но радости она отнюдь не испытала. Вздохнув, Мара послала служанку за подобающим одеянием, в котором хозяйка могла бы приветствовать гостей. День будет потерян, но ничего не поделаешь: честью и гостеприимством Акомы поступиться нельзя. Когда первые носилки достигли площадки перед домом, Мара уже была готова ко встрече их пассажира. Ее сопровождали три служанки; вышедшая из другой двери Накойя присоединилась к госпоже, когда первый гость поднялся со своих подушек.

Мара церемонно поклонилась:

— Господин Чипака, какая честь для нас!

Иссохший старец прищурил подслеповатые глаза и попытался выяснить, кто же его приветствует. Поскольку он и на ухо был туговат, слов Мары он также не расслышал. Он придвинулся к молодой девушке, оказавшейся к нему ближе других, и зычным голосом возвестил:

— Я властитель Чипака из Джандавайо, девица. Моя жена, и моя мать, и мои дочери прибыли, чтобы повидаться с твоим господином и твоей госпожой.