"Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин

Симонов монастырь, Москва, у октября 1812 г. Худ. Х.В. Фабер дю Фор

Агент Ростопчина доносил из оккупированной Москвы: «За алтарем Архангельского собора спит французская кухарка, возле окна готовит она и кушанье, она сшила себе платье из риз поповских, бархатных и других. Да и сами Французы, когда дождливое время, показываются на улицах в священнических облачениях, дабы сберегать свои мундиры. Наглости всякого рода и ругательства, чинимые в церквах, столь безбожны, что перо не смеет их описывать: они превышают всякое воображение. Поведение сие непонятно, ибо сим Французы более еще раздражают народ против себя».

Французы не брезговали и гробокопательством. Они разрывали свежие могилы на московских кладбищах, надеясь и там поживиться золотишком.

И куда только подевалась хваленая французская дисциплина!

Ни одна другая европейская столица, будь то Берлин, Вена или Варшава, не видела такого нравственного распада, который произошел с наполеоновской армией в Москве. Не только грабежи и мародерство, но и насилие над местным населением стали непременными чертами французской оккупации Москвы. Всего лишь за несколько дней культурная нация превратилась в пьяный сброд и сборище дикарей. Наполеоновские вояки замахнулись на святое – они осквернили православные храмы и монастыри. Пытавшихся пресечь грабеж русских священников убивали на пороге церквей, как случилось это, например, в Спасо-Андрониковом монастыре.

Оккупанты разорили собор и Спасо-Андроникова монастыря, а затем подожгли его. Были также осквернены иконостас и мощи прп. Андроника и Саввы, разграблена монастырская ризница. Убили и настоятеля храма Спаса в Рогожской слободе, пытавшегося увещевать французов.

А вот какой трагический эпизод описывает купеческий сын Егор Харузин:

«Нам сказывали тогда (только не приводилось мне проверить этого события), что в дни дозволенного грабежа жителей произошел следующий страшный случай: священник церкви Св. Софии, что на Лубянке, узнавши в один день, что французы сбираются ограбить его церковь, он поспешил туда, облачился, взял в руки крест, выйдя из церкви, запер ее и стал стражем на паперти. Действительно, вскоре явилась кучка польских мародеров и начала требовать от священника ключей церковных; он им сказал, что только через труп мой войдете в храм, а живой ключи не отдам. Поляки русскую, отказную речь священника поняли и, поспешая на святотатство, совершили злодейство: обороняющегося крестом подвижника убили и по следам святой крови ворвались в церковь. Две возрастные дочери этого священномученика, известившись о своем несчастии, прибежали в отчаянии к убитому родителю и обратили тут на себя преступные взоры убийц, которые, схватив их, поволокли было в церковь; но девицы не с человеческою силою вырвались из рук извергов и, как легкие серны, побежали к Охотному ряду; поляки погнались за ними, увидя близкую за собой погоню, они удвоили быстроту и, успев добежать до Каменного моста, бросились обе в реку».

Но не те же люди за двадцать лет до этого громили католические храмы у себя в Париже? Например, в 1793 году во время Великой французской революции любители свободы, равенства и братства ворвались в собор Парижской Богоматери и ободрали его как липку, обезглавив статуи библейских царей, приняв их за французских королей. Награбленную церковную утварь и колокола переплавили (то же самое солдаты Наполеона сотворили в Успенском соборе Кремля, переплавив в горнах 325 пудов церковного серебра и 18 пудов золота). А что они натворили в базилике Сен-Дени, главной королевской усыпальнице, где были захоронены почти все монархи Франции! Их останки выкинули в выгребную яму. Затем, правда, после отречения Наполеона кое-кого вернули обратно, но неприятный осадок остался. Нынче этот собор служит еще и выставочным залом средневековой надгробной скульптуры, венчающей пустые могилы.

В этой связи очень верно написал Петр Шаликов еще два века назад: «Все Наполеоновы обряды – от духовных до придворных – суть не иное что, как ложный, обманчивый призрак, уловляющий в паутинные сети свои жалкое легкомыслие. Сей Корсиканец, возвративший Французам религию и монархию, приходит к Христианским Государям лишать их Престолов и осквернять Алтари храмов; сей Наполеон, призвавший ныне в свою столицу Главу Католической церкви, дозволяет Греческие превращать в конюшни! Какие правила подает он своим подданным? Какие нравы образует в них? Сам Аттила умел иногда уважать достойное уважения; он прошел мимо Рима, для того единственно что Первосвященник, вышед к завоевателю на встречу во всем своем облачении, просил пощадить святую столицу. Здесь очень кстати сказать, что новый Атилла не пощадил ни сей святой столицы, ни Наместника Христова».

А вот весьма толковому и разумному генералу Коленкуру это было непонятно. Он, представьте себе, полагал, что причиной такого поведения французов служило отношение к ним русских: «Беспорядки и грабежи – неизбежное последствие нашего быстрого продвижения – были первым злом, и мы заставили крестьян чуждаться нас. Пожары, зажженные русскими с такой политической расчетливостью и приписываемые крестьянами французам, чуждый язык, крестовый поход, проповедуемый русским духовенством против нас, – все сочеталось воедино для того, чтобы изобразить нас в глазах этого суеверного народа в виде варваров, которые, как говорили русские, пришли низвергнуть их алтари, похитить их достояние и увести в рабство их жен и детей. И от нас бежали, как от диких зверей».

Что же получается – не Наполеон объявил России крестовый поход, о чем говорилось в первой главе этой книги, а наоборот, русский народ пошел против миролюбивых французов с открытым забралом. Коленкур ставит все с головы на ноги, оправдывая варварство своих офицеров и солдат. Чего же говорить о менее сообразительных французах?

Правда, свои храмы французы в Москве не грабили. «Неподалеку от нашей квартиры, в той же улице находилась церковь для католиков, и в ней служил священник из французских эмигрантов. Церковь была во имя св. Людовика», – пишет Бургонь. Настоятелем этой церкви с 1808 года был аббат Андриен Сюрюг, тот самый, что обратил в католическую веру супругу московского генерал-губернатора Ростопчина, Е.П. Протасову. Интересы Сюрюга в Москве выходили далеко за пределы его католического храма. Он развил бурную деятельность не только среди французов-эмигрантов, но и пытался влиять (причем, небезуспешно) и на православных москвичей. Сохранились любопытные письма аббата к его французским коллегам, написанные им в 1812 году под впечатлением от происходящих перед его глазами событий. Сюрюг не только наотрез отказался встречаться с Наполеоном, но и не стал возвращаться на родину вместе с отступающими французскими войсками, скончавшись в Москве в декабре 1812 года В настоящее время храм св. Людовика Французского, заново отстроенный в 1833–1835 годах, располагается по адресу: Малая Лубянка, дом 12а. А прилегающие переулки, как и прежде, оглашаются французской речью – в этом квартале находится лицей для детей проживающих в Москве французов.