Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

Кабанчик помоложе подскочил в своем кресле как ужаленный:

– Сук на иудином дереве я готов выделить!

– Ваше величество, – развел толстыми руками Иордан, – все знают, что я имею право на Триполи. Откажись я от собственного наследства, я превращусь во всеобщее посмешище. Да я скорее сдохну, чем отступлюсь!

Королева прикрыла глаза. Тратить драгоценное время разумно только на разногласия, которые могут быть разрешены убеждением или силой. Этот спор не прекратят ни уговоры, ни стращания, но сам он грозит растерзать все Заморье. Перебирая алебастровой рукой с синими прожилками висящие у пояса четки, Мелисенда со вздохом уступила:

– Пусть будет по-вашему, дорогой Альфонсо.

Отношения короля Франции и князя Антиохийского становились напряженнее с каждым днем. Все старания Констанции сгладить грубоватость Раймонда и расположить короля в их пользу оставались напрасными. Пуатье не щадил себя ради верных соратников, он был безоглядно предан друзьям, но он всегда неважно ладил с теми, кто с ним не соглашался и не поддерживал его целиком и полностью. В этом убедились бывший патриарх Домфорт, Иоанн, Левон и Жослен. Он даже Фульку не простил заигрываний с Византией. А Людовик хоть и выглядел смешным и растерянным, но заставить его что-то сделать помимо его желания оказалось труднее, чем утопить рыбу.

Из-за Алиенор даже Констанция стала недоброжелательной, подозрительной, ревнивой и мелочной. Раймонд совершенно перестал замечать ее, зато от племянницы не отходил ни на шаг. Усердно учил королеву игре в шахматы: «Ваше величество, это военная игра королей. В ней благородство иерархии, простор стратегии и изящество тактики, в ней вся необходимая воинам мудрость. Заметьте, мадам, король почти не принимает участия в борьбе, более того, он сам нуждается в защите, зато королева – самая сильная фигура, способная принимать любые решения и зачастую именно она выигрывает партию». А с Констанцией всегда играл в тавлеи и в глупых «лису и гуся» и, разумеется, не тратил своего красноречия, убеждая ее в целесообразности собственных планов.

Нет, это в Констанции говорила не одна женская ревность. Невозможно было смириться с тем, что в Алиенор он видел самостоятельную повелительницу и ради того, чтобы привлечь королеву на свою сторону, превратился в лебезящего придворного, а поддержку Констанции считал настолько обеспеченной, что за нее не отдал бы и последнего щенка в помете.

Вот и сейчас за пиршественным столом князь беседовал с французским монархом, но взгляд его то и дело обращался к Алиенор, видимо, призывая ее поддержать его план кампании:

– Алеппо, ваше величество! Алеппо – сердце империи Нуреддина. Если мы захватим Алеппо, это обеспечит нам безопасность всего севера страны, а тем самым и всего королевства!

Послушать Раймонда, так взятие Алеппо сулило обернуться приятной послеобеденной прогулкой, хотя слепая кобыла из Антиохии уже могла бы безошибочно доскакать до этого города, столько раз франки безуспешно ходили на приступ вражеской твердыни. Поистине, Алеппо стал для франков «скалой соблазна» пророка Исайи, обернувшейся в «камень преткновения». Первым еще два десятка лет назад Алеппо осадил дед Констанции Бодуэн II, и, чтобы избавиться от франков, город отдался под власть Занги – тогда еще атабека Мосула. Так у Кровавого в Сирии появилась вторая точка опоры. А когда рука раба избавила от него мир, Алеппо и дерзкую мечту завоевать империю от Армении на севере до Александрии на юге унаследовал Нуреддин. Даже сейчас, когда в Антиохии расположилось французское ополчение, тюрки осмеливались кружить неподалеку.

Раймонд оказался не единственным, кто твердо знал, что следовало предпринять французскому монарху. Со всех сторон Людовика завалили просьбами и ходатайствами: Жослен, не смевший появляться в Антиохии после того, как заключил позорное перемирие с Нуреддином, через посредников увещевал крестоносцев отбивать Эдессу; граф Триполийский, напирая на родство с Капетингами, требовал вернуть ему крепость Монферран; из Иерусалима в Антиохию спешил патриарх Фульхерий, и можно было не сомневаться, что у Латинского королевства тоже имелись собственные победоносные планы. От обилия настойчивых советов король окончательно впал в нерешительность, и единственным его неизменным намерением оставалось исполнение данного им обета помолиться в святых местах Иерусалима.

Но у многих французских рыцарей имелись веские причины желать христианскому оружию сокрушительных побед и территориальных завоеваний – их безземельные младшие сыновья. Очень воинственным, например, оказался многодетный Тьерри Фландрский.

– А что произойдет с Эдессой, с Алеппо и с этим Шейзаром-Кесарией, словом, со всеми территориями, которые мы отвоюем? – любопытствовал граф Фландрский. Лет десять назад Тьерри уже побывал в Святой земле и участвовал в победоносных походах Фулька Анжуйского. Вместе с ним он захватил место, тоже прозывавшееся Кесария, правда, та Кесария была расположена у подножья горы Ермон, но он непритязателен, он готов захватить любую Кесарию, а если на то пошло, так и любой другой богатый город тоже.

– А почему бы нам не взять, наконец, Аскалон? – предлагал виконт Тренкавель.

– И Египет! – восклицал граф Морьенский, виновник тяжкого поражения французов в Анатолии.

– Зря мы не взяли Константинополь, когда была возможность, – с сожалением цыкнул зубом военный стратег короля, епископ Лангрский.

За пиршественным столом, в рыцарском кругу всё казалось возможным, и у всех разбегались глаза. Аппетит у крестоносцев оказался отличный, а сами они – всеядными.

– Опасность Святой земле грозит с севера, не с юга, взятие столицы Нуреддина на сотни лет утихомирит наши границы! Если Алеппо будет в наших руках, Дамаск окажется бессильным анклавом, – Раймонд в десятый раз раздраженно толковал королю про исключительную важность Алеппо.

Несмотря на страстную убежденность и неотразимые доводы князя, Луи насупленно помалкивал. Он не мог привести неоспоримых возражений, но неприязнь к огромному здоровяку, воздыхателю собственной жены, не позволяла ему согласиться. Ободренные его молчаливым сопротивлением, остальные французы принялись вслух противоречить надменному князю. Все пришли к единому мнению, что Куртене потерял право на Эдессу, но больше никто ни с кем ни в чем не соглашался. Чем жарче Раймонд настаивал на взятии Алеппо, тем явственнее французы убеждались, что Антиохия заинтересована увеличить собственные владения их силами и жертвами. Даже те из взявших крест паломников, кто не мог претендовать на присвоение будущих земельных завоеваний, рассчитывали отвоевать себе толику добычи и великую славу, и их волновало, что скажет Европа об их успехах в Святой земле. Взятием Алеппо на родине хвастаться будет трудно, там об Алеппо слыхом не слыхали. Больше прочих городов тщеславных и незнакомых с обстановкой французских рыцарей манил Дамаск – Жемчужина пустыни, город евангельской славы и несметных богатств.