Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

Луи взирал на княгиню, как на безумную:

– Мы порицаем греков-схизматиков, а вы покорно смирились с несравнимо худшим! Иногда мне кажется, что это не вы их победили, а они вас. Сидите, как нехристи, на коврах и подушках, едите отвратительную восточную пищу, приготовленную нечистыми арабскими руками, лечитесь у их знахарей! Ваш Танкред изображал себя в тюрбане и назывался Великим эмиром! Я собственными ушами слышал, как франкский барон похвалялся, что не ест свинину! – Людовик подозрительно оглядел баранье ребрышко, вымоченное по тюркскому рецепту в оливковом масле с кокосом, кориандром, тмином и имбирем. – Житель Шартра или Реймса в Утремере превратился в антиохийца и забыл свои корни!

И король впился в ребрышко, как пес в горло тюрка. Не скажешь же помазаннику, что некоторые обычаи – например, почаще мыться и чистить зубы, не повредили бы и самому христианскому величеству! Впрочем, Констанция изо всех сил старалась завоевать доверие и приязнь Людовика, но все ее несмелые попытки оставались незамеченными, а венценосец был по-прежнему отчужденным и замкнутым.

– Сир, – с избалованностью всеми обожаемого ребенка вмешалась Алиенор, – вы же ничего не смыслите в местных тонкостях, по какому праву вы указываете тем, кто сражался с иноверцами всю жизнь?

Но легче было бы осла впрячь вместе с лошадью, чем убедить Людовика согласиться с супругой.

– По праву того, кого сначала умоляют о помощи, а потом упрекают в недостаточной терпимости. Взять хоть этот союз с Дамаском… Как можно было заключить союз с Дамаском?!

Констанция растерялась. Как объяснить то, что так ясно и давно уже привычно самой? Даже Танкред сражался против Бодуэна де Бурга заодно с алеппскими тюрками, а тот боролся с Танкредом при помощи тюрков Джабалии! Она поспешила уверить щепетильного короля:

– Господь, читающий в нашем сердце, ведает, что любые наши небрезгливые союзы с басурманами являются только временной, вынужденной уступкой.

Раймонд пояснил, но так сухо, что лучше бы промолчал:

– Граница не всегда проходит между христианами и иноверцами. Араб охотнее покорится нам, нежели тюркам, и шиит раньше перекрестится, чем пожмет руку сунниту! И, чтобы не допустить чрезмерного усиления одного из неверных, нам приходится иногда приходить на помощь тому, кто слабее. Наша главная угроза – не Дамаск, а Алеппо Нуреддина, и этого атабека мы ненавидим так, как вы еще не научились ненавидеть сарацин. Разумеется, лживые, жестокие и алчные неверные собаки заслуживают смерти. Однако военное счастье переменчиво, сегодня они в плену у нас, а завтра – мы у них.

Король отмахивался от чувствительных историй о благородных жестах и взаимовыручке между франкскими принцами и мусульманскими шейхами. Зато было очевидно, что он быстро учился ненавидеть заносчивого Пуатье:

– Каждый нехристь, упорствующий в своих заблуждениях, заслуживает уничтожения! Эти ваши братания с поклонниками Магомета – только преступная слабость, колебания в вере и готовность к уступкам! Если бы мы в Европе прониклись подобным духом терпимости, а не боролись с басурманами не на жизнь, а на смерть, то даже Франция кишела бы неверными!

Констанция не удержалась:

– Нет сомнения, что, если бы Палестиной правил святой Петр или, того лучше, сам Сын Божий, Утремер был бы ухожен и возделан, как древо жизни в Эдеме. Но тут только мы, недостойные, и даже самые грешные франки предпочтительнее самых ревностных магометан!

Христианнейший монарх хоть и подозревал в антиохийцах шаткость веры и позорную терпимость по отношению к сынам Аллаха, но сам планировать военное наступление не торопился. Покамест единственная кобыла, готовая тащить непосильный для самих франков воз их победоносных замыслов, была аквитанской породы.

Простые воины были рады досыта есть и спокойно спать под прикрытием мощных укреплений Антиохии, а знатные люди – и франки, и приезжие – предались интригам и выяснениям отношений. С появлением в Утремере новых людей только усложнились привычные пуленам, хоть и неожиданные для европейцев, коалиции с врагами креста, вражда меж христианами, хитросплетения договоров, кровных связей, взаимопониманий и интересов. Того и гляди, вместо ожидаемого спасения прибытие крестоносцев окончательно порушит хрупкое равновесие Леванта.

Смуты и раздоры между франками и французами начались немедленно.

Сен-Жиль Триполийский заявил, что ноги европейских пришельцев в его графстве не будет, поскольку одним из предводителей похода оказался его дядя – Альфонсо Иордан, граф Тулузский, маркграф Провансальский, герцог Нарбоннский, сын предводителя Первого крестового похода Раймунда Сен-Жиля, основателя графства Триполи. Альфонсо был увезен из Святой земли обратно во Францию еще младенцем, вскоре после смерти своего легендарного отца, и взамен графства Триполийского получил там европейские владения отца, но с тех пор большую часть французских доменов растерял и наверняка явился в Утремер, чтобы оттягать богатый Триполи у нынешнего законного его владельца.

Ненависть Сен-Жиля к пришельцам запылала только сильнее, когда супруга его Годиерна, прослышав о любви к ней покойного Жоффре Рюделя, затребовала тело трувера, отдавшего ей при жизни свою душу, и, несмотря на неприязнь мужа к крестоносцам, с почестями перезахоронила князя Блуа в соборе триполийского ордена тамплиеров.

Внучатый племянник, тридцатитрехлетний Раймунд Сен-Жиль, граф Триполийский, и его двоюродный дед, сорокапятилетний Альфонсо Иордан, граф Тулузский, походили друг на друга, как матерый вепрь на молодого кабана: у обоих волосатые головы с плоскими затылками без посредства шеи переходили в волосатые, толстые, круглые тела, из густых, патлатых бород торчали расплющенные носы, под мохнатыми, сросшимися бровями сверкали яростной ненавистью крохотные черные глазки.

И правнук, и сын знаменитого предводителя Первого крестового похода – Раймунда Сен-Жильского, графа Тулузского, маркиза Прованса и герцога Нарбонны – уставились друг на друга с одинаковым выражением ненависти, недоверия и злобного упрямства. Они бы вцепились друг в друга, если бы их не разделяла невозмутимая королева Мелисенда. Правительница Иерусалима призвала графа Триполийского и предводителя провансальских крестоносцев, дабы восстановить меж родичами сердечный мир и гармонию и объединить их силы в предстоящей борьбе с неверными.

Уже третий час они сидели в душной зале Кесарийской цитадели. Если бы родственную любовь можно было высидеть в тепле, как цыпленка, она бы уже непременно проклюнулась. Однако примирение по-прежнему находилось столь же далеко от славных рыцарей, как рай от Иуды.

– Ваше величество, – Альфонсо наполнил кубок, – я согласился на эту встречу исключительно из уважения к вам. Но права есть права. Их не отдают в обмен на уговоры. Я – сын Раймунда IV Сен-Жильского, завоевателя Триполи, я его единственный законный наследник! Триполи у меня украли, когда мне было четыре года, и настало время вернуть Иордану Иорданово!