Ты следующий - Любомир Левчев

Москва по-прежнему оставалась ледяным сталактитовым дворцом политического догматизма. А главным врагом догматиков был ревизионизм. Не капитализм, не империализм, не воинствующий антикоммунизм, а любая, пусть даже самая незначительная попытка «отклонения» от марксистско-ленинской догмы — вот что было недопустимо.

Но точное ли это слово — «догматизм»? Ведь Ленин перекроил марксизм сильнее, чем кто-либо другой! А блюстители идейной чистоты привыкли сначала действовать и лишь затем находить идеологические доказательства. Горбачев и вовсе сам придумывал цитаты из Ленина… Вот каким образом так называемые догматики превратили государственную идеологию в нечто вроде марксистско-ленинской антимарксистской теории. И этот закостенелый абсурд боролся против «абсурдизма» горстки западных и восточных интеллектуалов. Это был механизм для самоубийства. Догматизм задушил свою страшную мать — советскую систему, и философия и эмоции были тут ни при чем. И дело было не в его врожденной жестокости: просто система не допускала научно-технической революции, не допускала ничего нового в общественную и частную жизнь, в моду, в искусство… Она везде закручивала гайки, затягивала ремни и жала на тормоза. Как гигантский Кинг-Конг, она хотела остановить часы вселенной. Совсем необязательно быть Бенедетто Кроче, Бердяевым или Георгом Лукачем, Бертраном Расселом, Морено или Джиласом, чтобы понять, что между кремлевским догматизмом и коммунистическим идеалом отличий гораздо больше, чем сходств. И поскольку нам это было известно, мы, не защитившие Пражскую весну, не защитили и себя.

•

Наступала осень, а лета точно и не было. Печальные события словно взломали наши двери, и мы вышли из себя, как из лагеря, лагеря иллюзий.

По пути на работу я решил выпить чашечку кофе в молочном баре. У почты мне повстречался Басил Попов. В последнее время мы виделись все реже и реже. Васка становился все более странным и раздражительным. Как он сам мрачно шутил, занимался он тем, что «увольнял друзей».

Мы поздоровались тепло, как раньше. Но его лицо напомнило мне солнце со вспышками на нем.

— Васка, что с тобой? Ты что, и меня уволил?

Он схватил меня своей сильной рукой, как будто арестовывал, и так мы и зашагали по тротуару.

— Любо, вот ты неглупый человек, а трусливым, несмотря на это, тебя не назовешь. Надеюсь, ты сможешь выдержать истину. Посмотри, что кругом творится!..

Он не уточнил, куда именно мне надо смотреть.

— Мы все погибаем, Любо! То, что вы, поэты, называете надеждами, мечтой, желаниями, идеями, кумирами, — все это будет сметено в кучу прагматичной метлой. Посредственность восторжествует. Близится гибельное время. Может, только я один и спасусь, потому что здоровый как бык. Но вам я помочь не смогу. Каждый спасается сам, кто как может. Вот что я хотел сказать тебе, друг!

И почему-то продолжил на испанском. Может, он хотел открыть мне, что смерть смотрит на нас с башен Кордовы. А может, снова цитировал канте хондо:

Когда я рассказал Цветану Стянову о пророчестве Васки, он засмеялся и доверительно сообщил мне, что его предупредили почти теми же словами.

— Наверное, наш приятель перегрелся на солнце.

Но нам не следовало тогда смеяться так беззаботно.

2 сентября гибельное землетрясение тряхнуло Персию. Газеты писали, что погибло n тысяч человек.

6 сентября состоялась премьера фильма «Гибель Александра Великого». Гриша Бачков был великолепен.

13 сентября в Чехословакии снова ввели цензуру.

30 сентября (в день моих именин) умер Александр Божинов, который заставлял всю Болгарию смеяться, пусть даже сквозь слезы, но возвышая смехом душу. Старый Божинов был родственником Доры, и мы пережили его смерть как семейное горе.

А в октябре Олимпийские игры в Мехико-Сити должны были отвлечь внимание мировой общественности от мрачных предзнаменований. Болгары играли там в футбол, и люди, крича перед экранами своих телевизоров, освобождались от накопленного напряжения.

Стоит вспомнить и кое о чем новом под мексиканским солнцем. Американский атлет Дик Фосбери дал свое имя новой технике прыжков в высоту: это были прыжки спиной вперед. Со времени Олимпиады в Лондоне царил стиль хорайн — перекидной, так сказать, «животоперекатный». Преодолевая высоты, мы переворачивались над планкой животом вниз. Но вот у одного человека это стало вызывать омерзение, и он нашел новый способ покорять горизонты: повернуться спиной к планке, спиной к идеологии, спиной к политике… Фосбери-флоп был не просто стилем прыжка. Это был стиль выживания. И только сейчас становится понятно, кто именно его освоил…

•

Я чувствовал, что Джери очень огорчен. Он перестал звонить мне. Я не встречал его ни на заколдованных улицах, ни в обязательных заведениях. Может, он что-то пишет, успокаивал я себя, потому что мне не хотелось потерять одного из самых близких друзей.

Это были короткие дни и длинные ночи, темные, как зазвонивший телефон. На проводе был Джери:

— Ты дома?

— Ну раз ты меня слышишь…

— Сейчас приду!

Я понял, что произошло нечто исключительное, и встретил его вопросом:

— Что случилось, Джери? Неужели готовы наши паспорта в Италию?

— Да, готовы.

— Замечательно. В Югославию и Италию? Или на всю Европу?

— Во дворец Быстрица. Тебе что, еще не сообщили?

И Джери рассказал мне, что предстоит очередная встреча Тодора Живкова с молодыми интеллектуалами, в числе которых приглашен и я.

— Ерунда! Джери, хватит! Да кто помнит о моей персоне?

— Это я предложил позвать тебя.

Я потерял дар речи.

— Опять ты! И зачем?

— Чтобы тебя скомпрометировать.

Мы засмеялись. Но в разных тональностях.

Еще двое говорили мне потом, что предложили мою кандидатуру. Очень может быть. Тем не менее я верю, что последнее слово осталось за Джери.

— Что это значит? Что я должен делать?

Джери вдруг стал серьезным:

— Ты только не воображай, что тебя зовут на свадьбу Жаклин Кеннеди и Онассиса. Ничего серьезного от этой встречи ждать не стоит. Если у тебя есть какой-нибудь личный вопрос, задай его. Если же такового нет, просто наблюдай. И помни, что после того прокола, который допустил Живков, он хочет привлечь интеллигенцию на свою сторону. Особенно молодежь. Наш бай Тодор не так глуп, как ты думаешь.