Ты следующий - Любомир Левчев

— Замолчи! — прошипел я — Нас могут прослушивать.

Джери заливисто рассмеялся:

— А ты и правда ужасная деревенщина. Да кому надо тебя прослушивать?! Знаешь, сколько это стоит? И кто ты такой, чтобы за тобой следить? Давай говорить серьезно: я подъеду и подхвачу тебя на своей машине. От сборного пункта поедем на их транспорте… А может, ты еще и откажешься, как тогда от Италии…

На пресловутой встрече во дворце Быстрица присутствовали Георгий Марков, Златка Дыбова, Орлин Орлинов, Лада Галина, Анастас Стоянов, Лиляна Михайлова, Светлин Русев и я. Остальные несколько человек были «старыми боевыми товарищами» Тодора Живкова: печатники (ставшие руководителями полиграфических комбинатов) и генерал Русков («Заячий генерал» — предводитель охотников), бывший партизан из бригады «Чавдар». Живков считал его кем-то вроде лоцмана-навигатора в лесных дебрях под горой Мургаш (шеф плохо ориентировался на местности, но зато обладал отличным политическим нюхом).

Какими соображениями мог руководствоваться Живков, когда решил устроить такую нестандартную встречу? Годы спустя мне попалось вполне объективное объяснение Джона Д. Белла в его книге «Болгарская коммунистическая партия от Благоева до Живкова» (John D. Bell, The Bulgarian Communist Party from Blagoev to Zhivkov. Hoover Institution & Stanfort University, California, 1986): «Возможно, Живков, втайне стыдясь того, что не получил регулярного образования, пришел к убеждению, что будущее Болгарии за молодыми, хорошо подготовленными и профессиональными кадрами» (с. 116); «…Живков не жалел времени и внимания, когда дело касалось приручения представителей творческой интеллигенции» (с. 139).

Как проходила встреча? Несомненно, каждый из присутствующих вспоминает ее по-разному. Джери достаточно точно описал эти «смотрины» в своих «Заочных репортажах». Фактов, с которыми я не согласен, не так много. Но интерпретации не могут быть одинаковыми. Интерпретации — это то, что происходит в нас самих. Они индивидуальны и богаты повторами.

Джери чувствовал себя среди нас дуайеном. Он замыкал шествие и шел немного в стороне, как старшина. Изредка он приближался к Живкову, ведя с ним конфиденциальные беседы. В общие разговоры Джери почти не вмешивался. Когда мы отправились на прогулку в горы, Живков наконец заговорил с нами:

— Здесь собрались только художники и писатели. Вам самим решать, о чем мы будем беседовать, поднимаясь вверх, а о чем — спускаясь вниз.

Все молчали. И тут вмешался Джери:

— Вверх — о литературе. Вниз — об изобразительном искусстве.

Это предложение было принято. Джери обнял меня и засмеялся мне на ухо:

— Смотри-ка, какие они наивные. Наверх мы будем карабкаться три часа. А спустимся за час.

Я следовал за Джери как хвостик.

Вечером мы расселись перед великолепным камином дворца (помню вмурованный в него подлинный античный барельеф). Живков же явился с высоты второго этажа, медленно спустившись к нам по торжественной деревянной лестнице. Острый глаз Джери приметил эту метафору.

Живков заговорил о выборах в Соединенных Штатах, которые проводились как раз в тот день. Никсон против Хэмфри. Значит, встреча состоялась 5 ноября. Мы предложили (не Джери) пари, кто победит. Я помню, что Живков поставил на Хэмфри.

Иллюминация в камине вскоре закончилась, и мы пошли ужинать. Инцидент, спровоцированный Анастасом Стояновым, описан в «Заочных репортажах» слишком уж «вольно». Не припомню, чтобы Джери вообще участвовал в этом разговоре. Он лишь иронично улыбался и толкал меня локтем, потому что мы снова сидели рядом.

Я чувствовал сильную неловкость и даже страх, потому что Анастас критиковал писателей поколения Живкова, в том числе и его друзей. И я дистанцировался, заявив что-то вроде:

— Нам не пристало задевать тех, кто, в отличие от нас, внес личный вклад в революционную историю.

Живков тут же взял слово и сказал, что мы идеализируем события так называемой революционной истории. И у каждого может быть свое критическое мнение — в том числе и о тех людях, которые некогда были героями… Я воспринял это как деликатный упрек моему неуместному вмешательству в разговор, из-за чего замолчал и до самого конца не проронил ни слова. Джери вложил в свои уста (которые, как мне кажется, он вовсе не открывал) чужие слова — или же просто процитировал собственные мысли. Вероятно, в тот момент молчание было самой правильной реакцией. Да и сейчас тоже. Тот ужин оставил по себе привкус извращенного интриганства.

Не знаю, что заставило Живкова отказаться от таких rendez-vous с «молодыми». Возможно, сплетни, которые поползли после нашей встречи, а может быть, исчезновение Джери.

Спустя пять дней после этой экскурсии, которую описали плохие романисты, умер великий романист Джон Стейнбек.

А в начале декабря новоизбранный президент Соединенных Штатов Ричард Никсон заявил, что назначает Генри Киссинджера советником по вопросам национальной безопасности.

Киссинджер был одним из тех, кто после 1968 года одухотворил Римский клуб, и если сегодня мир выглядит другим, то это несомненная заслуга тихого круга шумных людей, созданного Аурелио Печчеи.

За несколько дней до Нового года вышел в свет мой сборник «Рецитал». В нем я обещал, что «если однажды я сделаю карьеру / (а говорят, что это неизбежно) / …я назначу смерть на должность секретарши».

А «Каприз № 2» посвящен моему тогдашнему другу:

Огонь можно потушить ударом.

Но неужели были такие, кто думал, что чехословацкий огонь потушен?

12 января 1969 года в Праге поджег себя студент Ян Палах. Это был протест против бесчеловечности одной половины мира и безразличия второй.

8 февраля я получил письмо из Кембриджа, штат Массачусетс. Мне предоставили возможность подать заявку на участие в международных семинарах, которые организовывал Генри Киссинджер (тогда еще ректор Гарвардского университета). Он собирал друзей американской культуры и политики. В письме сообщалось, что мои документы приняты на рассмотрение конкурсной комиссией. Неужели пора было менять учебник итальянского на учебник английского?