Бразилья - Йен Макдональд

– Слава Богоматери, теперь у нас есть артиллерия!

Фалькону не нужна была подзорная труба, чтобы увидеть, как ветви деревьев вдоль траектории ядра, напоминавшей вздымающуюся арку, сначала содрогнулись, а потом начали трещать, крошиться и падать.

Даже на своей измерительной станции у реки он все еще слышал взрывы – Земба улучшал артиллерию. «Река» – громкое определение для ленивого потока шириной всего в восемь шагов, который впадал в Риу ду Ору и был покрыт ковром из «ягуаровых ушек»[221]. Держа под рукой взведенный пистолет на случай нападения жакаре, Фалькон наблюдал, как Кайша переходила вброд «реку», вода доходила сначала ей до бедер, потом скрыла живот, мягкие, орошенные слезинками росы «ягуаровые ушки» касались ее маленьких грудей, пока девушка двигалась к дальней измерительной точке. Золотая на зеленом фоне, Кайша очаровала его. Он научил девушку писать, считать, наблюдать за звездами и даже немного говорить по-французски. Эту небольшую песчаную полоску, где лес неожиданно открывался реке, расчистили по приказу Маира. Фалькон часто занимался здесь любовью с Кайшей, его в равной мере возбуждали и отталкивали нежная пряная полнота ее плоти и золотистый странный контур ее черепа. Она была щедрой и благодарной любовницей, пусть и лишенной воображения, и по меркам ее народа верной. Но больше всего это место нравилось ему ночью, когда каждый листик «ягуаровых ушек», каждую кувшинку, весь противоположный берег покрывали искорки светлячков, настоящий ковер света, а высоко над головой сияла россыпь звезд.

Кайша громким голосом объявила измерения. Вода поднималась. Но до паводка было еще далеко. Улыбаясь, девушка пересекала реку, идя к нему, и ковер зелени расступался вокруг гладкого, выщипанного треугольника между ее ног. Фалькон вспомнил, как впервые увидел Кайшу, как подружки вытолкали ее идти рядом с белым мужчиной с жуткими глазами, и она смущенно улыбалась. Он захотел помочь, взять корзину, которую она несла, привязав ремешком, на голове, и Кайша в гневе убежала прочь, не подходила к нему до того самого вечера, когда народ игуапа разбил первый лагерь.

Вскоре ощущение паломничества уступило место молчаливому стоицизму, а эта решимость, что день за днем, неделя за неделей заставляет передвигать ноги, превратилась в беспомощный гнев. За полдня игуапа разбрелись в варзеа от Риу Игуапара до Риу ду Ору. Последние, самые старые, самые молодые, самые слабые, спотыкаясь, вошли в лагерь много часов спустя после того, как Маир и его охрана устроились на ночлег. А некоторые так и остались в джунглях.

Игуапа было знакомо чувство голода. В варзеа, столь богатых на растительность, были проблемы с едой. Пища кричала и свистела в высоких ветвях укуубы и оксандры, а на земле, во влажных сумерках ее защищали дикие колючки, фрукты и лианы вызывали недомогание, отравление или же безумные галлюцинации. Люди питались маниокой и бобами из запасов Фалькона, Кайша раздавала крошечные пайки, следя за тем, чтобы старые и больные не остались без порции. Манао с серьезным видом сообщали, сколько осталось провианта, Робер записывал цифры и вел скорбный учет. Даже тогда Земба встрял между Фальконом и Квинном. Только величайшее упорство и мышечная сила его слуг-манао помогла французу пробиться через круг охраны к Маиру.

– Вы должны дать им время отдохнуть, поохотиться и восстановить силы.

– Мы не можем, нужно идти, я видел.

В конце люди шли уже просто от отчаяния. Ничего не оставалось, кроме как взять плетеную сумку, перекинуть лямку через натертый до волдырей лоб и толкать вперед детей. Кайша разрешила Фалькону понести часть ее груза. Сундуки с зерном быстро опорожнили и выбросили. Фалькон разрезал чехлы от инструментов, переплеты книг, обувь и сумки, сварил кожу, чтобы она стала помягче, и жевал ее ради хоть какого-то пропитания. Люди голодали, зато кормили лягушек – священных курупайра в керамических сосудах с проделанными в них отверстиями. Старики с внезапным вздохом садились на землю, не в состоянии двигаться, их не могли нести и оставляли, зелень смыкалась вокруг них, и на их лицах читалось облегчение, и только. Фалькон волочил ноги, чувствуя, как его гложет вина: он должен был бросить свои инструменты, медь, эбеновое дерево и стекло, железо и свинцовую дробь, книги, которые без обложки наполовину погибли от плесени, одежду и памятные подарки. И каждый раз он отвечал на эти угрызения громкими отрицаниями. Нет, нет и еще раз нет, ибо, когда все свелось к животному, к механическому, когда все они стали немыми свидетелями этой равнодушной растительной империи, только арсенал Фалькона доказывал, что их поход – нечто большее, чем марш муравьев.

Тогда Квинн – изможденный, бородатый патриарх Второзакония, – облокотившись на трость, изрек:

– Здесь.

Робер едва нашел в себе силы задать вопрос:

– Что вы увидели?

– Достаточно, мой друг. – Затем Льюис обратился к своему народу, который медленно выходил на небольшую залитую лучами солнца площадку, где упало дерево, обнажив небо – Здесь быть Изумительному городу. Мы построим церковь, будем возделывать землю и жить в мире и изобилии. Никто из пришедших в это место не будет отвергнут. А теперь давайте выжжем деревья.

В ту ночь, в дыму и копоти, Кайша пришла к доктору Фалькону и больше никогда не уходила.

* * *

Месса закончилась. Босоногие женщины, мужчины и дети, чьи головы обхватывали крепления из дерева и кожи, сплющивая еще мягкие кости черепа, высыпали из церкви под серебряным дождем сумерек в узкие проулки между хижинами, утопая по голени в жидкой грязи и дотрагиваясь до лбов в знак приветствия, когда мимо проходил Аиуба. Фалькон нырнул под протекающую соломенную крышу. Иау, суженые святых, все еще танцевали на глиняной площадке, отполированной ступнями, причем каждый (или каждая) держал символ своего святого: меч с тремя лезвиями, охотничий лук, клыки пекари, маски тинаму, сома, лягушку. Музыканты, игравшие на помосте, вошли в транс. Барабаны и глиняные окарины будут звучать до конца ночи, перед ними будут кружиться иау, пока музыканты с кровоточащими ладонями не упадут на свои инструменты с кровота. В огромном зале с колоннами церкви Носса Сеньора де Тодуз уж Мундуш пахло ладаном, потом и растительным дурманом. Фалькон прошел среди танцоров, словно призрак, задержавшись, чтобы перекреститься и поцеловать костяшки пальцев перед распятым Христом, у его ног расположилась женщина, Богоматерь Всех Миров, чье лицо было запрокинуто в удивлении, в каждой руке и на лбу она держала по шару, а ногами стояла на золотой лягушке. Фалькон снова вышел под дождь и пересек огороженную территорию, направляясь в притвор. Стражники ждали на крыльце, на их золотых лицах читалось неприкрытое подозрение по отношению к Фалькону и зависть к его привилегированному положению.

– Я не видел вас на мессе, брат мой. – Квинн снял свой орарь, поцеловал и повесил на крючок.

– Вы знаете мое мнение. Я не вижу здесь Христа.