Осень на краю - Елена Арсеньева

Простившись таким образом с молодостью, Варя почувствовала,что уже достаточно успокоилась, чтобы сесть, однако дрожащие пальцы с трудомудерживали карандаш, и почерк стал каким-то кривым, скособоченным.

«…и во время этого обстрела Елизавета Васильевна была ранена– тоже в ногу. На счастье, рана ее не так тяжела, однако кость перебита, и онавынуждена лежать, что при ее деятельной натуре нестерпимо. Однако не могупередать, какое облегчение я испытала, когда узнала, что ее жизнь внеопасности! Почти такова же была моя радость от встречи с Митей. ЕлизаветаВасильевна дорога мне как сестра, поистине как старшая сестра, не толькомилосердная, но почти родная, хотя знаю я о ней очень мало и могу только предполагать,что раньше она жила в Энске. Есть у меня такое мнение, хотя она об этом никогдане говорит. А лишнего у нее не спросишь, такой уж она человек, что расскажетлишь о том, о чем захочет рассказать. Но однажды, когда мы с ней особеннодоверительно разговорились и я упомянула, что сама из Энска, она сталарасспрашивать о моей семье, о знакомых, и речь зашла о несчастной МаринеАверьяновой. И ты представляешь, что выяснилось тут? Оказывается, ЕлизаветаВасильевна до призыва в армию служила в военном госпитале города Х., что наАмуре, – того самого Х., куда была направлена на поселение наша бедная Марина!И она даже знала ее, потому что была близко дружна с семьей, которая опекаетМарину с самого первого дня ее прибытия в Х. Ну, тебе та семья столь же хорошо известна,как и мне: это Васильевы! Василий Васильевич был дружен с твоим отцом так жеблизко, как с моим. Все-таки мир удивительно тесен, правда? Как подумаешь обэтом, уже не столь невероятным кажется, что именно наша санитарная бригаданаткнулась на германский госпиталь, в котором находился раненый Митя Аксаков…»

Варя снова погрызла карандаш.

Наверное, пора заканчивать? О чем еще писать? Снова выражатьогромную радость по поводу того, что Сашка наконец-то получит известие о муже?

И тут Варе пришло в голову: а то ли она делает, сообщая Сашео Дмитрии? Ведь, судя по всему, штабс-капитан Аксаков имел все возможностиподавать о себе вести. До того момента, как был ранен на поле боя, само собойразумеется. Однако не подавал. Значит ли это, что между ним и Сашкой с первогодня свадьбы пролегла такая огромная трещина, что все попытки загладить еекажутся бессмысленными и наивными?

Может быть, лучше Вариному письму остаться недописанным? Нелучше ли вообще разорвать его в клочья?

Нет, сердито подумала Варя, невозможно! Невозможно, потомучто если Сашка однажды узнает, что Дмитрий и Варя несколько дней пробыливместе, а Варя ничего не сообщила о том, она подумает Бог знает что. Черт знаетчто она подумает! Конечно, то же самое она может подумать и сейчас… но, как ужебыло сказано, пусть каждый понимает вещи согласно своей испорченности. А дляВари главное – что совесть у нее чиста и перед Сашкой, и перед Митей. И передсамой собой, что куда важней всего прочего!

И Варя торопливо дописала:

«Ну вот и все мои новости, дорогая Сашенька. Передавайпривет всей твоей семье – милой тете Оле, и Шурке, и Константину Анатольевичу,а заодно – и Тамарочке Салтыковой. Попроси у нее прощения за то, что я неответила на ее письмо – поверь, не слишком-то много времени оставляет война дляпереписки с подругами, едва-едва успеваешь черкнуть домой. Но тебе я написалапотому, что событие – Митя Аксаков жив! – поистине того заслуживает. Ясчастлива тем, что ты сейчас тоже счастлива. Крепко тебя целую, до встречи послевойны! Твоя вечно подруга Варя Савельева».

Она с облегчением отшвырнула карандаш и торопливо сложилаисписанный листок. Ну почему Господь устроил нас такими несовершеннымисуществами, что даже христианский долг выполнить для нас – почти невыносимаямука?

* * *

– Ну?! – пылко спросила Станислава Станиславовна. – И кто,кто же она?

– Не знаю, – передернул плечами Шурка. – Я же говорю, виделее один-единственный раз. Какая-то темная история. Сойдя с конки, она зашла втот самый дом на Спасской, куда я посылал вас. Помните?

Станислава Станиславовна чуть дрогнула соболиной бровью, чтомогло означать в равной степени и «да», и «нет». Шурку сейчас малоинтересовало, «да» это или «нет»: намного важнее было, помнит ли милаякорректорша, как она неожиданно, внезапно, вдруг приревновала репортераРусанова к той незнакомой девушке. Совершенно, заметьте себе, без причиныприревновала! Это было одно из самых приятных воспоминаний последних дней,вообще-то переполненных событиями, но вспоминать о которых не доставлялоникакого удовольствия. Нет, еще бальзам на душу Шурке пролили слезы СтаниславыСтаниславовны, которые та проливала в три ручья, высвобождая Шурку иззловонного мешка – там, в Андреевской ночлежке. С другой стороны, он прекраснопонимал, что точно так же она плакала бы от жалости, если бы на его местеоказался агент Охтин. Другое дело, что агент Охтин никогда в жизни не попал быв такую мерзкую ситуацию!

Охтин, Охтин, агент Охтин… При этом имени Шуркины мыслипереключились с самых приятнейших вещей на самые неприятнейшие. По-хорошему,конечно, следовало сообщить Охтину о том, что случилось в Сормове. Странная,страшная история! Необъяснимая. Очередное покушение на убийство репортераРусанова – третье за последние несколько дней. Но с чего? Неужели сейчас делобыло только в том, что он разглядел одного из подстрекателей мятежа и пригрозилему? А почему бы и нет? Почему бы и…

Нет! Нет, все-таки вчерашнее происшествие каким-то образомсвязано с двумя прошлыми попытками убить его. Эту связь Шурка ощущал всемсуществом своим. Во всех трех случаях имелось нечто совпадающее – присутствиемилой девушки со светлыми волосами и ясными карими глазами. Она вошла в дом наСпасской – дом на Спасской упомянул потом седой солдат, предположительноМурзик. Она мелькнула в Андреевской ночлежке – там, где Мурзик чуть неприкончил Шурку. Она появилась, как из-под земли, в Сормове, чтобы спасти его –правда, на сей раз не от Мурзика…

А почему нет? Если все же допустить, что Мурзик жив – этоведь не кто иной, как сормовский боевик по кличке товарищ Виктор! И, как всякий«товарищ», он не может не иметь отношения к бунтам народным, ведь у социалистоввсякая, даже самая грязная и пакостная, заварушка не может не называтьсявыступлением рабочего класса за свои права. Может быть, Шурка просто не виделего вчера и позавчера среди бешеной сормовской толпы? В то время как тот именночто подстрекал к его убийству…

Но если оживший Мурзик – злой гений, который жаждет смертиШурки Русанова, то девушка – добрый ангел, которая спасает его.