Осень на краю - Елена Арсеньева

Но это был как раз тот случай, когда Бог не дал роговбодливой корове, думала мрачно Марина.

«Не помню, сообщала я тебе или нет,  – писала тетя Олядалее, – но Шурка вот уже больше года, сразу, как закончил гимназию, сталработать репортером в газете «Энский листок», выпускает фельетоны подпсевдонимом «Перо», и они очень нравятся всем читателям. Также он ведет разделуголовной хроники и частенько выезжает вместе с агентами полиции на их такназываемые операции. Наилучший приятель его теперь – Григорий Алексеевич Охтиниз сыскной полиции. А как-то раз на лотерее-аллегри в Дворянском собрании ко мнеподошел не кто-нибудь, а сам г-н Смольников – ну ты, конечно, должна егопомнить! – и сказал, что мой племянник – очень талантливый молодой человек иработу полиции освещает правильно, не то что многие журналисты, которым главное– изобразить из себя передового человека, а на самом деле никто из них недумает о России, ни о будущем ее, ни о настоящем, и место им всем, конечно, накаторге».

Если бы Марина похуже знала свою двоюродную тетушку, онамогла бы решить, что имеет дело с какой-то злобной садисткой. Что ни слово, тоиздевка! А имена, которыми тетушка так и сыплет, – Охтин, Смольников… Да нетбольших врагов у Марины Аверьяновой, чем они двое! Из-за их происков она инаходится сейчас там, где находится, на той самой каторге, о которой с такойбрезгливостью пишет тетя Оля.

Да Марина что, нанималась читать всю эту чушь, которуюкорябает своим перышком старая, глупая клуша Олимпиада Николаевна Понизовская?Зачем ей расстраивать себя ее письмом? И так полно бед, да и дел полно, нечеготратить время на такую ерунду, как это противное письмо!

Марина раздраженно скомкала листок, но взгляд ее успелзацепиться за знакомую фамилию в тексте – Ковалевская.

Что такое?

Она снова развернула письмо – да так и ахнула, когда прочла:

«Наконец-то, спустя два года, мы получили известия оДмитрии! Он жив и находился до последнего времени на фронте, однако был ранен иоказался в том санитарном поезде, в котором служит Варя Савельева. Варя же инаписала Сашеньке о том, что видела ее мужа живым, хоть и не здоровым, араненым. Варя также сообщила, что старшей сестрой их санитарного поезда быланекая особа по фамилии Ковалевская, по имени и отчеству – Елизавета Васильевна.Она ранее служила в военном лазарете в городе Х. и, как выяснилось, была дажезнакома с тобой. Ради Бога, Мариночка, напиши мне о ней все, что знаешь, причемсамым подробнейшим образом, начиная от внешности и заканчивая событиями еежизни, о которых тебе может быть известно. Тебе, наверное, кажется странным,что я столь пристально интересуюсь этой дамой? Дело в том, что лет двенадцатьназад (да-да, именно двенадцать, как раз в самом начале Русско-японской войныдело было!) в Энске жила одна молодая особа с тем же именем, отчеством ифамилией – Елизавета Васильевна Ковалевская, – и служила она не кем иным, какследователем прокуратуры. Да-да! Точно таким же следователем был некогда еепокойный батюшка, и она, так сказать, пошла по его стопам. Она, говорили,подавала очень большие надежды в своем ремесле и считалась восходящей звездойсыска, хотя к ней, как к женщине, отношение было скептическое иснисходительное. И вот в Энске произошла череда загадочных и кровавыхпреступлений. Я уж не припомню толком, в чем там было дело, помню только, чтовиновником их был какой-то учитель из Минска. Главное, что расследовала их иразгадала, кто преступник, именно Елизавета Ковалевская. Однако в ту пору у неепроисходил роман с одним молодым человеком, служившим в той же прокуратуре. Темчеловеком был известный нам Георгий Владимирович Смольников. Он воспользовалсяплодами ее трудов и присвоил всю славу себе. Елизавета Ковалевская сочла этопредательством. К тому же она узнала, что у Смольникова одновременно развивалсяроман с Лалли Марковой, актрисой Николаевского театра. Елизавета Васильевнауволилась со службы и спустя малое время исчезла из города. Потом сталоизвестно, что она поступила на курсы милосердных сестер при Кауфманской общинев Санкт-Петербурге и была по окончании их отправлена в действующую армию, врайон боевых действий, на русско-японский фронт. Георгий Владимирович вскореженился на Лалли Марковой, у них родилось двое детей. Слухи о той старойистории постепенно утихли, и вполне возможно, они были несправедливы, ведьнянька и горничная m-lle Ковалевской, Павла, стала служить в семье Смольникова,значит, вина его была не столь уж велика. Много времени Елизавету Ковалевскуюсчитали погибшей, потому что никаких вестей о себе она не подавала. И вдругВаря пишет о какой-то милосердной сестре Кауфманской общины ЕлизаветеВасильевне Ковалевской! Ну как тут не вспомнить о той, о нашей Ковалевской? Ты,Мариночка, сделай милость, разузнай, она это или нет, хорошо? А как разузнаешь,немедля напиши мне. Немедленно! Ну, желаю всего доброго, всего наилучшего тебеи твоему сыночку, вся наша семья посылает ему большой привет. Целую тебя,Мариночка, твоя любящая тетя Оля».

Лучше б ты, дура старая, вместе со своей семьей послалаПавлику не привет, а почтовый перевод на крупную сумму, желчно подумала Марина,снова скомкав письмо Олимпиады Николаевны. Пусть бы он шел целый месяц, как этописьмо, которое было отправлено из Энска в октябре, а добралось до Х. лишь вконце ноября, но ведь рано или поздно пришел бы! А что толку с ваших приветов,когда есть нечего!

Впрочем, Марина лукавила. Именно сейчас материальные дела еескладывались как нельзя лучше. Правда, происходило все в точности по пословице:не было бы счастья, да несчастье помогло! Во-первых, умер старый доктор,практиковавший в Вокзальной части города, и все его пациенты сами собой перешлик Марине. Конечно, в особо сложных случаях приходилось призывать на помощьдругих докторов. Вернее, одного доктора, а именно – Ждановского, который был снекоторых пор в крепком кулаке у Марины, и разжимать свой кулак она несобиралась… дело дошло даже до того, что плату, которую давали ему Марининыбольные, он потом передавал ей. Но это особой роли не играло – от пациентов унее все равно отбою не было. Да еще двух докторов с ближних участков забрали нафронт! Словом, она не знала передышки от работы, ну а больные исправно платили– кто деньгами, кто продуктами. И чуть не в первый раз Марина встретила зиму нев васильевских обносках, а в новом полушубке и новых катанках или пимах – вздешних краях так называли валенки. Еще здесь миску называли махоткой, мочалку– вехоткой, горы – сопками, сапоги – ичигами, вместо «сначала» говорили«сперва», вместо «чего глаза выпучил?» – «чего шары выкатил?», ну и томуподобное. Но Марина постепенно привыкла и к местному разговорцу, и вообще кновой своей жизни. Тем паче что опасные августовские дела сошли-таки ей с рук.