Московские повести - Лев Эммануилович Разгон

— Но неужели вот так, безропотно люди давали себя убивать? А баррикады? А восстание на Пресне?

РЕСПУБЛИКА НА ПРЕСНЕ

Яковлев немного помедлил с ответом на вопрос Штернберга.

— Видите ли, баррикады начали строиться по всей Москве, как только появились на улицах драгуны и казаки. Снимали ворота, калитки, ломали заборы, снимали тумбы для афиш, спиливали телеграфные столбы, в некоторых местах перегораживали улицу вагонами конки.

— А кто эти баррикады защищал?

— О господи!.. — Варвара Яковлева опять не выдержала. — В этом-то и все дело! Многие их строили в какой-то глупой уверенности, что драгуны коней своих, что ли, пожалеют, как бы они ножки о баррикады не побили... И вообще, дались вам эти баррикады! Как будто можно деревянными воротами защититься от трехдюймовок! Баррикадами нельзя не только победить — ими нельзя и защититься!

Кустарщина! Дикая, наивная кустарщина! Никто по-серьезному не оценивал противника. Когда дело дошло до угрозы потерять свои имения, особняки, деньги, чины, звания, эти господа пустили в ход все, вплоть до морских двенадцатидюймовок! Они перестреляют и перевешают тысячи, как это они делали всегда и везде: в Париже в сорок восьмом, в семьдесят первом. И они всегда найдут своих Кавеньяков и Тьеров. Только у тех не было скорострельной артиллерии и пулеметов...

— Варвара! Что ты хочешь сказать? Может, по-твоему, не надо было браться за оружие? Как предлагали кадеты: мирком да ладком... Что же надо было, по-твоему, делать?

— Драться. — За Варвару ответил Штернберг. Впервые за весь этот странный и страшный вечер он не спрашивал, а как бы отвечал на давно зревший в нем вопрос. Отвечал тихо, но с абсолютным убеждением, с таким, с каким излагал студентам теорию гравитации. — Когда дело доходит до драки, то надо драться по-серьезному. Конечно, не мне вас учить. Пока вы были здесь, я в Швейцарии да в Берлине в читальных залах сидел. И нет у меня права делать боевым товарищам замечания. Но в тех же залах читал ленинский «Пролетарий». И там говорилось о том, что партия должна создавать революционную армию. И нужно, пока не развернулись сражения, разрабатывать тактику революционной армии. Я так понимаю: речь идет не о полевой тактике, а о сражении в условиях города. И не об оборонительном сражении, а о наступательном! Наступать, используя преимущества, которых нет у войск: проходные дворы, лазейки через заборы, колодцы водопровода и канализации. Надо уметь исчезнуть перед более сильным противником, чтобы внезапно появиться в другом месте, там, где он и не ожидает... Восстание началось в декабре, а статьи об этой революционной тактике я читал уже в августе! Доходил же «Пролетарий» до Москвы!.. Ну, вы меня извините, что вмешался в ваш рассказ. У меня меньше других права давать советы. Как же началось восстание на Пресне?

— Нет никого, кто бы мог рассказать это лучше, чем Емельян Степанович! Он, как говорится, был штабным...

— Эх, молодые люди, шутки шуткуете! Штаб был, да войска для штаба было маловато. Дело не в баррикадах, а в том, кто и как за ними сражается. И ты, Варвара, не говори так в сердцах, не такие мы уж были глупые, чтобы за афишной тумбой от пуль прятаться. Мы и не прятались за баррикадами — наши стрелки стреляли из окон соседних домов, с крыш, из подъездов. Силы наши были неравные — вот в чем дело! Ведь еще до приезда семеновцев в Москве было тысяч пятнадцать солдат. Да еще тысячи полицейских. Правда, многих солдат держали в казармах — боялись, что мы их разагитируем. Все одно — оставалось много войска. А нас — тысячи две, не более. Это тех, у кого хоть какое оружие есть. Рабочего класса в Москве много, а все с голыми руками. На некоторых заводах стали сами шашки делать — ну, это так, от ярости, что ли... Не попрешься же с самодельной шашкой против винтовки...

Вся Москва покрылась баррикадами: Симоновка, Замоскворечье, Хамовники, Пресня наша, — везде баррикады. А центр в руках Дубасова. За день драгуны да жандармы баррикады разрушат и уберутся обратно в Манеж, а ночью наши опять баррикады отстроят. А связи между районами нет. Через центр никого не пускают, всех обыскивают.

В городе ввели запрет с девяти вечера до семи утра появляться на улицах. Приказано все окна и фортки держать закрытыми. Чуть что — пли по ним без всякого предупреждения. На всех перекрестках патрули. Обыскивают, оружие ищут. Как только соберется кучка народу больше трех человек — приказано стрелять... А в это время по Николаевской уже идут один за другим поезда с пехотой, с кавалерией, с пушками.

— Но железнодорожники бастовали? И неужели нельзя было захватить Николаевский вокзал?

— Что вокзал! Мы понимали, что необходимо порвать железную дорогу от Петербурга. В Твери готовились мост подорвать — не удалось! К узловым станциям не подберешься: окружены войсками. Остается Николаевский вокзал. Мы его два раза атаковали, хотели захватить, но где там! У них на вокзале да на товарной станции пять рот пехоты, сотня казаков, четыре пушки, два пулемета... А у нас если есть пять — десять ребят с маузерами, мы уже почитаем — сила! Когда семеновцы пятнадцатого появились в Москве, в ней Дубасов был полным хозяином. А полковнику Мину досталось только расправляться... Ну, на это он оказался горазд. Вот только с нашей Пресней ему пришлось повозиться. С Пресненской республикой...

— Емельян Степанович, почему именно на Пресне были самые большие бои?

— Да так, знаете, получилось... Конечно, у нас на Пресне народ очень боевой, прямо скажем, отчаянный. На Прохоровке сколько тысяч людей, да еще на других фабриках... И опять же — ткачи. А это значит — самый неимущий народ. На машиностроительных, в Симоновке или Замоскворечье, рабочие все же получше живут. Слесаря-токаря — они получают поболе... А на Прохоровке — гроши! Живут в казармах, семьями, кругом такое!.. Вы нашу заставу знаете?

— Я пресненский, Емельян Степанович...

— Да, да! — Емельян Степанович внимательно вгляделся в Штернберга. — Тогда и рассказывать вам не надобно, почему на Пресне рабочий народ такой отчаянный. Вот уж вправду, как у Маркса сказано, терять им нечего. И опять же — на Пресне ни одной казармы военной, нет войск. И вся наша Пресня из закоулков да переулков, широких да шикарных улиц нет вовсе. Мы в первые же дни и захватили всю Пресню. Полиция разбежалась,