Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев

Хинрик, послушный слуга, знавший своё место, боялся поднять на неё глаза.

— Показывал, добрая госпожа. Там четыре рычага всего. Очень просто.

— И ты смог бы управлять им?

— Смог бы. Но зачем вы спрашиваете? — тут догадка осенила лицо Хинрика, и он всё же поднял на Фелицию глаза; в них был испуг.

— Тебе, Хинрик, придётся занять его место — место Карла, — это госпожа Фелиция сказала таким тоном, что Хинрик понял: возражать бесполезно, всё уже решено.

— Но я же никогда не управлял, — сделал всё-таки попытку Хинрик.

— Там четыре рычага всего, — напомнила Фелиция. — Очень просто...

Примерно в сей же час в покоях Николауса всколыхнулся и отодвинулся в сторону край гобелена. В комнату, крадучись, вошли Юнкер и приятель его кнехт.

Быстро оглядевшись в полутьме, рыцарь Юнкер негромко спросил:

— Ты уверен, что он ушёл из замка?

— Я сам видел, — так же негромко ответил кнехт. — В замке никто больше не носит шведскую шляпу. Не по карману.

Пощёлкав кресалом, Юнкер подпалил трут, раздул огонёк и зажёг свечу на столе. Огляделся теперь при свете:

— Нехорошо будет, если он сейчас вернётся и застанет нас... у себя в спальне.

— Он пошёл в деревню, — уверенно сказал кнехт. — И охота же ему разгуливать в такую погоду!..

— А Хинрик?

— Этот простак вскоре бросился за ним.

Не обременённый сим немудрящим разговором, Юнкер проглядывал бумаги, какие сразу увидел при свете. Прочитав написанное, он возвращал листок на место, брал другой листок, затем тоже возвращал его, стараясь не нарушить порядок, в котором оставил свои записи Николаус.

— Не стой столбом, осматривайся, — велел Юнкер кнехту.

Тот отошёл к окну и нашёл на подоконнике ещё какие-то бумаги.

— Что там? — спросил Юнкер.

— Я не очень-то смыслю в грамоте, господин, — признался кнехт и повернул листки к свету.

Юнкер пробежал глазами несколько строк и хмыкнул:

— Стихи. Влюблён в Ангелику, я полагаю... Положи эти бумаги так, как они лежали. И посмотри в сундуке.

Пока кнехт, откинув крышку сундука, осторожно перебирал его содержимое, Юнкер заглянул под подушку, потом пошарил рукой под тюфяком — с одной стороны кровати, с другой; оправил покрывало. Заглянул Юнкер и под кровать. Встав на скамейку, оглядел верх балдахина.

Кнехт, отодвинув сундук, посмотрел за ним. Затем он присел, оглядел снизу столешницу. Перейдя в умывальную комнату, кнехт по неловкости задел ногой медный тазик, и тот с громыханием покатился по каменному полу.

Юнкер только головой покачал.

Наконец Юнкер не без досады заметил:

— Нет здесь ничего похожего на рисунок Феллина. Привиделось глупому слуге, а мы и развесили уши.

— Да уж! — согласился кнехт. — Я когда пивом наберусь... потом сам не знаю, что видел, а что нет, что правда, а что померещилось...

Ещё раз оглядевшись, Юнкер и кнехт задули свечу и бесшумно удалились...

...Буря то затихала, то принималась с новой силой. Прикрывая лицо от встречного ветра краем плаща, Николаус радовался непогоде. Все жители деревни сидели по домам, и никто как будто не видел, что гость Аттендорнов заглядывал к Ильмару. Очень не хотелось Николаусу, чтобы допытливые пылауские немцы спрашивали друг у друга: что хочет благородный гость радбургского комтура от презренного эстонского бортника?.. Кабы не непогода, загнавшая всех под крышу, пришлось бы Николаусу обходить Пылау задворками.

Впрочем совсем избежать встреч Николаусу не удалось. Едва, пройдя Пылау, он вышел на дорогу к замку, как увидел нескольких человек, идущих ему навстречу. Всё прикрываясь от ветра плащом, Николаус вглядывался в полутьму — что за люди?.. Как на грех, собираясь к Ильмару, он забыл взять меч. Теперь думал: не лучше ли было бы свернуть с дороги и спрятаться в кустах? Но, наверное, поздно уже было прятаться, ибо те люди, конечно же, тоже заметили его. Когда они совсем сблизились, Николаус узнал четверых молодых парней-эстов, работавших в замке при конюшне. Это были крепкие рослые парни — столь рослые, что Николаус даже не сразу разглядел за ними девушку. Он присмотрелся. И к изумлению своему узнал... Мартину.

Вот уж не ожидал он увидеть здесь — на дороге — ночью и в непогоду служанку Фелиции и Ангелики. Он знал, что Мартина живёт в замке, что есть у неё свой чуланчик под лестницей. Знал он, и что баронесса Фелиция без неё, как без рук, и даже ночами порой не отпускает её от себя, и потому очень редко ходит Мартина в деревню.

— Мартина? — в удивлении окликнул Николаус.

Но девушка не ответила. Прошла мимо, даже не подняв на него глаз.

Тогда Николаус спросил парней по-эстонски, куда они идут и отпустила ли с ними Мартину госпожа?

Парни тоже не ответили ему. Они ухом не повели и, поравнявшись с ним, даже не взглянули в его сторону, будто Николауса и не было на дороге. Николаус даже засомневался: уж не бредит ли он и не видится ли ему странный сон? да и есть ли он вообще на этом свете, не обман ли всё — и этот свет, и эта тьма, и эти люди на дороге, и он сам со своими чувствами?..

Двое парней держали девушку под руки, третий шёл впереди, четвёртый следовал позади. Николаусу показалось, что Мартина не очень хотела с этими людьми идти; насколько он мог видеть в полутьме, она даже будто сопротивлялась, однако не достаточно решительно. Если девушка упиралась сильней, парни задерживали шаг и давали ей что-то хлебнуть из фляги. Мартина, хлебнув, смеялась и шла. Николаус услышал нечто неестественное в смехе Мартины, какой-то натянутый это был смех. Она никогда не смеялась так. Может, она была совсем пьяна? Или чем-то одурманена? Тем напитком, что ей давали, не пригубливая флягу сами?

Очень Николаусу всё это не понравилось. Он остановился. Некоторое время стоял на пустынной дороге, глядя вслед парням и служанке. Наконец, одолеваемый подозрениями и одновременно подстрекаемый любопытством, повернул обратно — за ними. Дабы их не потерять из виду, прибавил шаг. Ветер, беснующийся, раскачивающий и треплющий кроны деревьев, заглушал его шаги.

Рваными клочьями пролетали по небу тучи. То появлялись звёзды, то набегали новые тучи, гнались друг за другом бесконечной чередой, и из них проливался холодный, злой дождь.

Когда тучи заслоняли свет звёзд, Николаус шёл по середине дороги, когда же свет звёзд снова проливался на землю, Николаус жался к стенам