Вампир Арман - Энн Райс

Я падал все ниже, ниже, ниже в пекло, раскинув руки и ноги,навстречу оглушительному треску дров и танцующему оранжевому пламени. «Значит,я умираю?!» – думал я, если я вообще способен был о чем-то думать. Скореевсего, я испытывал только панику и заранее отдавался предстоящей мненевыразимой боли.

Меня схватили чьи-то руки, горящие дрова рухнули, и подомной заревело пламя. Меня вытаскивали из огня. Меня волокли по земле, топталиногами горящую одежду... С меня сорвали тлеющую тунику. Я хватал ртом воздух.Всем телом я чувствовал боль, жуткую боль обожженной плоти, и я намеренно закатилглаза в надежде на забвение. «Приди за мной, Мастер, приди, если для нас бываетрай, приди за мной», – мысленно молил я, вызывая в памяти его образ:обгоревший, черный скелет, протягивавший ко мне руки.

Надо мной выросла какая-то фигура. Благодарение Богу, ялежал на сырой земле, и от моих обожженных рук, лица, волос продолжалподниматься дым. Фигура оказалась широкоплечей, высокой, черноволосой.

Он поднял сильные мускулистые белые руки и сбросил с головыкапюшон, открыв густую массу блестящих черных волос. У него были большие глазас жемчужно-белыми белками и угольно-черными зрачками, а над ними, несмотря нагустоту, красиво изгибались брови. Он, как и остальные, был вампиром, нообладал выдающейся красотой и замечательной осанкой; он смотрел на меня с такимвидом, как будто я интересовал его больше, чем он сам, хотя все взгляды должныбыли обратиться к нему.

По моей коже пробежала дрожь признательности за то, что,благодаря этим глазам и гладкому, изогнутому, как лук, рту, он производилвпечатление существа, обладающего подобием человеческого рассудка.

– Ты будешь служить Богу? – спросил он. Речь его быларечью образованного человека, а в глазах отсутствовала насмешка. –Отвечай, будешь ли ты служить Богу, ибо в противном случае тебя бросят обратнов костер.

Всем своим существом я испытывал боль. В голове не осталосьни единой мысли, кроме той, что он произнес невероятные, лишенные смысла слова,на которые у меня не было и не могло быть ответа.

Его злобные помощники моментально подхватили меня снова,смеясь и распевая в такт несмолкающему гимну:

– В огонь, в огонь!

– Нет! – крикнул их вождь. – В нем я вижуискреннюю любовь к нашему Спасителю. – Он поднял руку. Остальные ослабилихватку, но держали меня в воздухе, растянув за руки и ноги.

– Ты хороший? – отчаянно прошептал я. – Как жетак? – Я заплакал.

Он подошел ближе. Он склонился надо мной. Какой он обладалкрасотой! Его полный рот, как я уже сказал, имел прекрасную изогнутую форму, нотолько сейчас я увидел, что губы сохранили естественный цвет, и даже рассмотрелтень бороды, когда-то покрывавшей нижнюю часть его лица и, несомненно, сбритойв последний день смертной жизни. Эта тень придавала ему мужественное выражение.Его высокий и широкий лоб казался вырезанным из идеально белой кости и резкоконтрастировал с темными, откинутыми назад кудрями.

Но меня, как всегда, гипнотизировали глаза, да,глаза, – большие, овальные, мерцающие глаза.

– Дитя, – прошептал он. – Как мог бы я вынеститакие ужасы, если не во имя Бога?

Я еще громче заплакал.

Я больше не боялся. Мне стало все равно, больно мне или нет.Боль была красно-золотистой, как пламя, и растекалась по мне, как жидкость...Однако при всем при том боли я не испытывал – только апатию и равнодушие.

Я закрыл глаза и отказался от малейшего сопротивления, покаменя куда-то несли, – кажется, это был какой-то туннель, где шаркающиешаги моих мучителей эхом отдавались от низкого потолка и стен.

Меня бросили на землю, и я повернулся к ней лицом. Однако, кмоему разочарованию, под своей щекой я ощутил не спасительную влагу благодатнойпочвы, а какое-то тряпье. Вскоре, однако, и это утратило для меня всякоезначение – я прижался лицом к засаленной тряпке и погрузился в полузабытье, какбудто меня уложили спать.

Обожженная кожа, часть моего тела, не имела ко мне отношения.Я глубоко вздохнул. Не в силах отчетливо сформулировать собственные мысли, ятем не менее сознавал, что все мои бедные мальчики умерли и теперь вбезопасности. Нет, огонь не мог мучить их долго – слишком жарким было пламя, и,конечно же, их души улетели на небеса, как соловьи, занесенные ветром в дымноепекло.

Мои мальчики покинули землю, и теперь никто не причинит имзла. Все добро, что Мариус для них сделал: наставления учителей, полученныенавыки, выученные уроки, танцы, смех, песни, нарисованные картины... –ничего этого больше нет, а их души на мягких белых крыльях поднялись на небеса.

Мог ли я последовать за ними? Мог ли Бог принять душувампира в свой золотистый заоблачный рай? Мог ли я оставить ужасные латинскиепеснопения демонов ради царства ангельских песен?

Почему те, кто находится со мной рядом, оставили мне этимысли? Конечно, они читают их. Я чувствовал присутствие вождя, черноволосого,могущественного. Возможно, я остался с ним один. Если он наделяет это каким-тосмыслом, если он видит в этом цель и тем самым сдерживает зверства, значит, он,должно быть, святой. Я увидел грязных, голодающих монахов в пещерах.

Я перекатился на спину, блаженствуя во всплесках омывшейменя красно-желтой боли, и открыл глаза.

Мягкий, успокаивающий голос обращался ко мне,непосредственно ко мне:

– Все тщеславные работы твоего господина сгорели; от егокартин остался один пепел. Да простит его Бог, что он использовал своивеличайшие силы не во службу Господу, но во службу Миру, Плоти и дьяволу, да, яговорю – дьяволу, несмотря на то что дьявол – наш знаменосец, ибо Нечистый Духгордится нами и удовлетворен нашими страданиями; но Мариус служил дьяволубезотносительно к желаниям Бога, к дарованному им милосердию, ибо мы не горим вадском пекле, а царим в земном мраке.

– А, – прошептал я, – я разобрался в твоейперекошенной философии.

Увещеваний не последовало.

Постепенно, хотя я предпочел бы слышать только голос,окружающие предметы начали обретать очертания. В куполообразный потолок надмоей головой были вдавлены человеческие черепа, побелевшие, покрытые пылью. Онизакреплялись в земле известковым раствором, так что весь потолок состоял изчерепов, как из чистых, белых морских раковин. Раковины мозга, подумал я, ведьчто остается от них, выпирающих из скрепленной раствором земли, кроме купола,когда-то прикрывавшего мозг, и круглых черных дыр, откуда раньше смотрелижелеобразные глаза, бдительные, как танцоры, чтобы неусыпно доложить о чудесахмира заключенному в панцирь разуму.