Вампир Арман - Энн Райс

Сплошные черепа, купол из черепов, а там, где куполпереходил в стены, – обрамление из берцовых костей по всей окружности, авнизу – разные кости человеческих тел, не образующие определенного узора, какпростые камни, подобным образом вдавленные в раствор при постройке стены.

Это помещение состояло из одних костей и освещалось свечами.Да, я уловил запах свечей, чистейший пчелиный воск, как в богатом доме.

– Нет, – задумчиво сказал голос, – скорее как вцеркви, ибо ты находишься в церкви Господа, хотя наш Верховный глава – дьявол,святой основатель нашего ордена, так почему бы не пчелиный воск? Предоставляютебе, тщеславному светскому венецианцу, считать его роскошью, путать его сбогатством, в котором ты барахтался, как свинья в помоях.

Я тихо засмеялся.

– Поделись со мной еще своей великодушной и идиотскойлогикой, – сказал я. – Фома Аквинский от дьявола. Давай, говори.

– Не стоит надо мной насмехаться, – искренне и умоляющеответил он. – Я же спас тебя от огня.

– Иначе я был бы уже мертв.

– Ты хочешь сгореть?

– Нет, только не так мучиться, нет, я и помыслить не могу,чтобы мне или кому-то еще пришлось так страдать. Но умереть – да, хочу.

– А как ты думаешь, если ты все-таки умрешь, какая участьтебя ожидает? Разве адский огонь не в пятьдесят раз жарче костра, разожженногодля тебя и твоих друзей? Ты – дитя ада; ты стал им в тот момент, когдабогохульник Мариус влил в тебя нашу кровь. Никто не сможет изменить этотприговор. Твою жизнь хранит проклятая кровь, противоестественная кровь, кровь,приятная сатане, кровь, приятная Богу лишь потому, что ему приходится держатьпри себе сатану, чтобы проявлять свою доброту и давать человечеству выбор междудобром и злом.

Я опять засмеялся, но постарался проявить побольше уважения.

– Вас так много, – сказал я, оглядываясь вокруг.Многочисленные свечи ослепили меня, но не доставили неприятных ощущений.Казалось, на фитилях танцует другое пламя – не то, что поглотило моих братьев.

– Они были твоими братьями, эти избалованные, изнеженныесмертные? – спросил он. Его голос не дрогнул.

– А ты сам веришь в тот вздор, который мелешь? –спросил я, передразнивая его тон.

Он рассмеялся в ответ, тихо, как в церкви, как будто мыперешептывались друг с другом о нелепости проповеди. Но здесь не было Святогопричастия, как в освященной церкви, – зачем же шептаться?

– Дорогой мой, – сказал он, – как просто было быустроить тебе пытки, вывернуть наизнанку твои высокомерные мозги, превратитьтебя в инструмент для хриплых криков. Как просто было бы замуровать тебя встену, чтобы твои крики доносились не слишком шумно, а стали бы приятнымаккомпанементом для наших ночных медитаций. Но я не питаю вкуса к подобнымвещам. Вот почему я так хорошо служу дьяволу; я так и не полюбил зло ижестокость. Я их ненавижу, и, если бы мне было дозволено взглянуть на распятие,я смотрел бы на него со слезами, как смотрел смертным человеком.

Я прикрыл глаза, принося в жертву танцующие огоньки,окроплявшие полумрак. Я украдкой послал навстречу его мыслям сильнейшийимпульс, но наткнулся на запертую дверь.

– Да, этим образом я преграждаю тебе путь. Болезненнобуквальный образ для такого образованного язычника. Но ведь твою преданностьГосподу нашему Иисусу Христу взрастила сухая и наивная среда? Но подожди, сюданесут дары для тебя, они весьма ускорят наше соглашение.

– Соглашение, сударь? О каком соглашении идет речь? –спросил я. Я тоже услышал чье-то приближение. Мне в ноздри ударил крепкий,отвратительный дух. Я не шевелился и не открывал глаз. Я услышал, как пришелецрассмеялся низким грохочущим смехом, так хорошо освоенным теми, кто распевал«Dies Irae» с непристойным лоском. Удушающий запах вызывал в памяти горелуючеловеческую плоть или что-то в этом роде. Мне было противно. Я начал былоотворачиваться, но постарался остановиться. Звуки и боль я мог выдержать, но неэтот ужасный, ужасный запах.

– Подарочек для тебя, Амадео, – сказал пришелец.

Я поднял глаза. Я смотрел прямо в лицо вампиру, созданномуиз молодого человека с пепельно-белыми волосами и длинным худощавым теломскандинава. В обеих руках он держал большую урну. Потом он ее перевернул.

– Нет-нет, прекрати! – Я вскинул руки. Я понял, чтоэто. Но было уже слишком поздно.

На меня посыпался поток пепла. Я задохнулся, крикнул иперевернулся. Я не мог вытрясти пепел из глаз и рта.

– Прах твоих братьев, Амадео, – сказал скандинав. Онразразился безудержным взрывом смеха.

Беспомощно лежа на животе, прижав к лицу руки, я стряхивал ссебя горячую кучу пепла. В результате я несколько раз перевернулся, вскочил наколени, потом поднялся. Я попятился к стене. Упала огромная железная подставкадля свечей, перед моим затуманенным взглядом заискрились огоньки, сами свечкипопадали в грязь. Я услышал, как загремели кости. Я вскинул руки к лицу.

– А где же наша очаровательная сдержанность? – спросилскандинав. – Что это, наш херувимчик плачет? Так называл тебя твойгосподин – херувимчик, нет? Держи! – Он дернул меня за руку, а второйрукой попытался размазать по мне пепел.

– Проклятый демон! – крикнул я.

Я обезумел от бешенства и негодования. Я схватил его головуобеими руками и изо всех сил повернул, переломав все кости, а потом посильнеепнул его правой ногой. Он со стоном опустился на колени, не умирая, несмотря насломанную шею, но я поклялся, что не оставлю ему жизнь ни в одном кусочке тела,и с размаху ударив его правой ногой, я сбил с него голову, кожа порвалась илопнула, из зияющей дыры на туловище хлынула кровь.

– На себя посмотрите, сударь, – уставился я в егоотчаянные глаза. Зрачки все еще дергались. – Умри же, умри, ради себясамого. – Я покрепче вцепился пальцами левой руки в его волосы и, повертевшисьпо сторонам, нащупал правой рукой свечку, сорвал ее с железного гвоздя и поочереди вдавил ее в его глазницы, пока он не лишился обоих глаз.

– Ага, значит, так тоже можно, – сказал я, поднимаяголову и сощурив глаза от слепящего света.

Постепенно я различил его фигуру. Его густые вьющиеся черныеволосы спутались. Он сидел в углу, и вокруг его табурета развевались черныеодежды. Лицо, хотя и было обращено немного вбок, от меня не отворачивалось, ипри свете я легко смог определить его очертания. Благородное, прекрасное, визогнутых губах не меньше силы, чем в огромных глазах.

– Он никогда мне не нравился, – мягко сказал он,поднимая брови, – однако должен сказать, что ты поразил меня. Я не ожидал,что он уйдет так рано.