Возвращение из мрака - Анатолий Афанасьев

Света не ответила. Надин перехватила у нее один чемодан, второй взял я – и мы гуськом потащились к машине. Только когда отъехали от дома, Светлана обрела дар речи.

– Ух, какая спешка, – сказала капризно. – Еле успела собраться.

– Надо было еще мебелишку прихватить, – гнул я свое.

– Не зуди, – шаловливо ухватила меня двумя пальчиками за подбородок, и я уловил теплый запах спиртного. – Вечно ты всем недоволен… Вас зовут Надин, правильно?

Надин подняла глаза к зеркальцу, мельком взглянула на нас, на двоих голубков.

– Правильно, Светлана Анатольевна.

– Надин, вы даже не представляете, как я рада. Сто лет никуда не выбиралась, а тут такой случай. Путешествие в глубину России. Как у Радищева. Говорят, там теперь электричества нет, все сидят по вечерам при лучинах, все как встарь. Вот весело будет, да, родной?

Я попытался вспомнить, какой она бывает пьяной, случаются ли у нее истерики, но не припомнил.

– Насчет электричества не знаю, – вежливо отозвалась Надин. – Но места там чудесные, я уже сказала вашему мужу. Живописнее, чем в Швейцарии.

– Вы бывали в Швейцарии?

– Где я только не бывала, – с непонятной горечью молвила Надин. – Пока не поняла, что лучше всего дома.

– Нет, не согласна, – возразила моя-то жена-то. – По мне – так и летала бы по свету из края в край, да жаль, крылышки подрезали.

Я дернул ее за рукав дорожной куртки, и Светлана, подозрительно хлюпнув носом, затихла.

До вокзала добрались благополучно, Надин проводила нас к поезду и вошла с нами в двухместное купе.

– Давайте присядем, – предложила, когда разобрались с поклажей, – успокоимся и подумаем, не забыли ли чего? Главное, документы, деньги. Светлана Анатольевна?

– Все в порядке… Мы не дети, милочка, – ответила бывшая женушка сухо и почти враждебно. Хмельной запал выветрился в машине.

– А у вас, Владимир Михайлович? Какие-нибудь просьбы, пожелания?

Если она над нами подшучивала, то забавно и беззлобно.

– Что вы, Надин, какие пожелания? В нашем-то положении. Как говорится, не до жиру, быть бы живу.

– Все будет хорошо, – еще раз уверила женщина – и попрощалась с нами. Потом махала нам с платформы, когда поезд тронулся, и шла по перрону, провожая, как родственница или давний друг. Не знаю, как Света, а я внезапно ощутил еще одну маленькую утрату.

Вскоре к нам зашла проводница, полусонная тетка в строгой черной униформе с белым отложным воротничком, как у школьницы, забрала билеты и поинтересовалась, не желаем ли чаю.

– Хочешь чаю? – спросил я у жены.

– Нет… Давай спать.

Я вышел в тамбур покурить. Вагон был чистый, промытый, с ковровой полоской на полу, а у нас в купе на столике даже стояла вазочка с какими-то пожухлыми синими цветочками. Давно я не путешествовал по железной дороге, а в коммерческом поезде вообще ехал впервые. Что ж, первые впечатления приятные.

Когда вернулся, Света лежала лицом к стене и негромко посапывала. Возможно, притворялась. Я поправил на ней серое шерстяное одеяльце, разделся, погасил свет – и тоже попытался уснуть. Уже сквозь сон услышал:

– Володя, может, еще не поздно? Сойдем на ближайшей станции?

– Нет, милая. Уж поедем, куда он велел.

И приехали, хотя не без приключений. В поезде нас пытались ограбить дважды: первый раз (на следующее утро) в купе ворвался лохматый, в майке, весь татуированный детина с невменяемым лицом и с обрезом в руках. Рявкнул с ужасным хрипом:

– Ложись, падлы! Руки вверх!

Не успели мы выполнить ни первую, ни вторую команду, тем более, они противоречили друг другу, как следом за детиной подскочила тетка проводница (ее звали Граня), ухватила сзади за шею и как-то очень по-деловому постукала лохматой башкой о железный обод двери. Детина обмяк – и проводница уволокла его в коридор. Через минуту вернулась и спокойно объяснила:

– Это Жорик из Нахапетовки. Вы его не бойтесь, он безобидный. Его вся милиция знает. Но если что, не возражайте. Он этого не любит. Может сдуру пальнуть. Балованный очень.

Второй раз (ближе к вечеру) ввалился целый цыганский табор: две пожилые бабенки в расписных балахонах, молодуха, звенящая монистами и перстнями, и невесть сколько цыганят – мал мала меньше. Нас притиснули в углы, похватали все, что было на столе, включая вазочку с синими цветочками, потом хором грянули: «Ой, чавелы, расчавелы…» Детишки угнездились у нас на коленях, обшаривая карманы, а молодуха взялась гадать сразу обоим, гортанно выкрикивая:

– Позолоти ручку, дорогой, всю правду скажу!

Я злорадно подумал, что напрасно они стараются, деньги и все ценное у нас спрятано в чемоданах под сиденьями, но рано обрадовался. Пожилые цыганки вдруг без предупреждения стянули меня на пол, цыганята начали поднимать крышку лежака, и надо всем этим кошмаром зловещим подвыванием неслось:

– Ой, касатик, ой, золотоглазенький, вижу недобрые вести, казенный дом и даму пиковую.

В эту роковую минуту с блеском проявила себя Светлана, видно, не прошли даром многолетняя работа в коммерческих структурах и уроки Атаева. Как всполошенная курица, у которой крадут цыплятушек, бесстрашно кинулась на озорников, вцепилась в волосы молодухи, мощным ударом вышибла из купе сразу двоих пацанят и завизжала так, что показалось, поезд на полном ходу сошел с рельс. Услышав дикие звуки, на помощь опять подоспела проводница Граня, пинками и оплеухами в мгновение ока выпроводила табор. Пояснила со своей обычной полусонной улыбкой:

– Их тут нынче, как тараканов, прямо беда. Почуяли лето, вот и кочуют на севера. Не обращайте внимания, господа. Помните, как у Пушкина: цыгане шумною толпой… Несчастный народ, бесприютный. Те же самые беженцы, токо по своей воле.

Я не помнил, как у Пушкина, но, чтобы прийти в себя, осушил-таки стакан водки.

Из Ижевска, куда прибыли во второй половине дня, до поселка Малые Юрки добрались на рейсовом автобусе, и если в поезде еще чувствовали себя скользящими по дорожке, тянущейся из Москвы, то в автобусе в полной мере ощутили, что очутились в другом мире. Другие лица, улыбки, говор, сам воздух другой. Мы еще не поняли, что это означает, но стало тоскливо и как-то зябко. Огражденные своими чемоданами жались друг к дружке на тряском, с выпирающими пружинами сиденье, как две мошки, скованные невидимой паутиной. За окном проплывали леса, овраги, черные, набрякшие весенней влагой поля, убогие деревеньки, в автобусе гомонили пожилые, с невыразительными, красными лицами бабы, закутанные в теплые платки, четверо пьяных мужиков дулись в очко, сопровождая каждый ход солидным матер-ком, молодая мамаша впереди нас, отвернувшись к окну, кормила грудью сопливую, золотушную кроху. На редких остановках никто не входил, но по несколько человек спрыгивали на землю и бесследно, бесшумно исчезали в подступающем мраке. Движения на шоссе не было, можно сказать, никакого, за два с половиной часа нас обогнали несколько легковух и, как последний привет из покинутой цивилизации, джип «Мицубиси» на мощных рессорах, в котором мелькнули до боли знакомые оголтелые лики бритоголовых подростков.