Грани сна - Дмитрий Калюжный

…Теперь они сидели на кухне, перебирали гречку, и Мими рассказывала, сколько полезного для советско-турецких отношений сделал её муж, посольский сотрудник Иван Осипович Гаркави.

– Ни послы, ни Миша Фрунзе, ни остальные все ничего бы не смогли без аппарата посольства! – говорила она. – Работы в начале двадцатых годов было невпроворот. Мы с Иван Осиповичем ещё не были женаты… А теперь проклятый Ататюрк снюхался с империалистами, а моего Ваню арестовали! Будто он виноват…

Как ни странно, мимо внимания мамочки пролетела история знакомства Лавра с ещё одной «хорошей девочкой». И это было тем более странно, что начался их роман в библиотеке, прямо на глазах мамочки!

Девочка пришла посидеть со словарём немецкого языка. У неё дома был словарь, но такой, общего типа. А ей требовалось перевести экономический текст, да ещё не с немецкого на русский, а наоборот.

Звали её Октябриной, и Лавр – который в тот день зачем-то околачивался у мамочки – ах, да, он вёл электропроводку к двум новым столам, чтобы подключить настольные лампы – сразу её узнал. Она была приезжей из Рыбинска, работала в чайном магазине на Мясницкой, и вдобавок училась на вечернем отделении Института народного хозяйства, на торговом факультете.

Она тоже его узнала. Слово за слово – а в читальном зале особо не поболтаешь, даже и шёпотом, – сговорились, что он через часик зайдёт и проводит её домой. Жила она в Большом Комсомольском переулке. Там близко автобус № 3, ей удобно ездить в институт.

Проводил он её раз, второй, а потом и третий. Оказалось, она полезный ему человек! Потому что хорошо знает немецкий язык. Ей нужна языковая практика, и ему тоже. Он практиковался в языке немало, но тот немецкий, которым он пользовался в своих «снах», не соответствовал современным нормативам. Это была средневековая смесь немецкого со староголландским. Препод в Бауманке, который был из поволжских немцев, сразу его раскусил: его предки прибыли в Россию давно, когда немецкий язык ещё не развился, и все его родичи и соседи балаболили на ненормальном немецком. Этот препод освоил настоящий язык, стал учителем, и, естественно, бесился, когда Лавр пытался изображать из себя знатока. И, кстати, не верил, что Лавр – русский и москвич, а подозревал, что он тоже из поволжских немцев, но почему-то это скрывает.

Лавр учился уже на последнем курсе, и надо было ему подтянуть язык. И тут прямо подарок небес: нуждающаяся в языковой практике Октябрина!

Своё имя она не любила, а представлялась всегда Риной, как артистка Зелёная. «Не называть же себя Октей, правда?..» – говорила она. А Лавр в минуты нежности звал её Ко́тей. А она даже в минуты нежности требовала, чтобы он говорил на немецком языке.

Нередки были такие диалоги:

– Про Рину Зелёную знаешь анекдот? – смеясь, интересовался Лавр. – Будто Рина Зелёная изобрела прекрасное средство от бессонницы: надо считать до трёх. Максимум – до полчетвёртого.

– А теперь – то же самое скажи по-немецки, – требовала Рина…

Целый месяц они играли в эти игры, пока, наконец, и до мамочки дошло, что сынуля появляется во вверенной ей библиотеке аккурат в те часы, когда заканчивает свои занятия Октябрина Кузнецова.

– М-м-м… что ж, – сказала мамочка. – Вроде, она хорошая девочка. Интеллигентная.

А по мнению Лавра, главным достоинством интеллигентной девочки было то, что она не требовала немедленного замужества, хотя иногда намекала…

– Какой суд? На что я надеялась! – плакала Мими. – Убили, и всё. Мерзавцы. И ведь как подгадали: практически в тот же день, когда умер Ататюрк.[112]

– Хоть какую-то вину приписали? – спросил Лавр.

– Как мой Ваня может быть хоть в чём-то виноват?.. Боже, боже мой!..

– По наркомату ходят слухи, будто Иван Осипович виноват в том, что советское правительство отдало Турции правобережье Ахуряна и Аракса вместе с горой Арарат, – грустно сказала Дарья Марьевна.[113]

– Правда, отдали? – удивился Лавр. – А я и не знал.

– Говорят, он шпион! – всхлипнула Мими. – Но решение принимал не он, а те, что и сейчас там засели! – она указала глазами на потолок. – Не он, они! А убили его.

– Помянем, – сказала мамочка.

Они сидели в комнате Пружилиных, поминали. Все были подавлены, хотя лично «врага народа» Ивана Осиповича Гаркави знали только Мими и Дарья Марьевна.

Выпили. Мими горько засмеялась:

– Хорошо ещё, не обвинили, что Ваня отдал туркам Проливы. А могли бы! Ведь на конференции в Лозанне именно Советский Союз требовал обязательного турецкого суверенитета над Проливами! А готовил бумаги Ваня…

– Я думаю, кое-кто расчищает место для себя и оговаривает честных людей, – предположила мамочка. – Или, если сам виноват, отводит вину от себя, чтобы уцелеть.

– Дура я, дура! Надо было писать Ежову!

– Была бы дура, если б написала.

– И Миши Фрунзе уже нет…

– А он тут при чём? – не понял Лавр.

– Он бы не дал Ваню в обиду.

– Угу, – опять вмешалась Дарья Марьевна. – Или сам бы пошёл под суд.

– Ох, Даша, не береди душу. Разве это суд?

Возле скамейки у подъезда стояли двое: участковый милиционер и дворник Миша. Метла дворника сиротливо мёрзла, привалившись наискось к доскам штакетника, огибавшего пожухлый зимний газон у них за спиной. О чём-то тихо разговаривали.

Увидев вышедшего из подъезда Лавра, дворник буркнул:

– А вот он! – затем отвернулся, прихватил свою метлу и пошёл шаркать ею вдоль дома. Льда ещё не было, а только снежная крупа на тротуаре – и это в декабре!

– Здравствуйте, Лавр Фёдорович, – приветливо сказал милиционер. – Я ваш участковый инспектор.

– Здравствуйте, Никита Кузьмич, – ответил Лавр, – я вас знаю.

– Правда? – обрадовался инспектор. – Надо же. Сейчас добропорядочные граждане редко знают своих участковых. Им это, впрочем, и ни к чему. А вы откуда знаете?..

– Ведь вы бываете в библиотеке, – ответил Лавр. – Хоть бы на той неделе. И я там частый гость.

– А! Конечно. Это я готовился к…

Он замолчал, снял форменную шапку и почесал голову. Недовольно крякнул и опять натянул шапку на уши.