В стране ваи-ваи - Николас Гэппи

кастрюлями, сковородками, вижу занавески на окнах, слушаю ничем не примечательный разговор… Я с удивлением обнаружил, как сильна во мне необъяснимая привязанность к привычным мелочам.

Теперь оставался последний этап — через дебри в саванны, почти двести километров по необитаемому краю! Сначала на лодке вниз по Эссекибо и вверх по Кассикаитю, затем пешком по широкой вьючной тропе, проложенной и постоянно поддерживаемой сборщиками балаты, и дальше по саваннам до Люмид-Пау. Продовольствие меня больше не тревожило; за людей я тоже был спокоен: стремясь поскорее вернуться домой, они станут работать усердно. Времени было в обрез — до девятого декабря, дня, на который была назначена встреча с самолетом, оставалось всего две недели.

Я осмотрел упакованные образцы и снаряжение. Два-три центнера одних только образцов древесины! Самые тяжелые и менее необходимые вещи можно оставить здесь до очередного авиарейса, но многое надо захватить с собой — гораздо больше, чем могли унести мои носильщики.

Оставался только один выход: раздобыть волов. Но как? Чтобы привести волов из саванн до Кассикаитю, нужно не менее пяти дней, и столько же займет обратный путь с грузом. Следовательно, остается три дня на то, чтобы каким-то путем дать знать в Карарданаву — поселок по соседству с Люмид-Пау у южной окраины саванн, — что нам нужны волы. Между тем даже самые срочные сообщения идут с побережья до Карарданавы не меньше недели, а то и две…

И все-таки мы решили попытать счастья. Вечером мы связались с Джорджтауном и попросили передать — либо с самолетом, либо по радио — на одно из ранчо или в Летхем, пост неподалеку от бразильской границы, чтобы оттуда послали гонца, пешего или конного, в Карарданаву (расстояние от восьмидесяти до ста шестидесяти километров, в зависимости от того, где примут сообщение) с поручением найти индейцев, которые согласились бы выйти нам навстречу с волами.

Вероятность того, что наше послание дойдет вовремя, была ничтожно мала, но других возможностей у нас не было.

Оставалось еще перебросить на Ганнс-Стрип то имущество, которое мы решили оставить, и соорудить навесы, чтобы предохранить вещи от солнца и дождя.

На это ушли следующие три дня. Одновременно мы занимались упаковкой, а я раздавал рационы и рассчитывался с ваи-ваи и мавайянами.

Ка’и и Кабапбейе уже выздоравливали — мисс Ридл продолжила курс лечения сульфатиазолом, выдав им для начала по двенадцати таблеток на каждого. Они были очень довольны полученным вознаграждением, которое делало их первыми богачами среди мавайянов. Правда, я не сомневался, что они не замедлят перепродать большую часть товаров дальше.

«Чудеса» миссии произвели огромное впечатление на Ка’и. Остальные жители Шиуру-тирир смотрели на пришельцев только с любопытством, он же сразу сообразил, что у нас можно многому научиться, и бросил все свои дела, чтобы помогать нам и показать то, что, по его мнению, могло представить для меня интерес. В нашем мире Ка'и с его практическим умом и сметкой стал бы инженером или ученым. Он признался мне, что никогда и не подозревал о существовании таких построек, таких больших поселений, но отнюдь не чувствовал себя подавленным, а только стремился узнать побольше нового, что могло бы пригодиться дома.

Явились за расчетом Уильям и Вайяма, которые так и остались холостяками; затем настала очередь Фоньюве и Кирифакки. Они оба проявили столько самоотверженности, энергии, бодрости духа, что навсегда завоевали мою признательность, и я решил дать им то, о чем они мечтали больше всего на свете — каждому по ружью. При этом я сам с грустью думал, что ускоряю тот самый процесс, который сам же осуждал, что приближаю время, когда исчезнут последние черты национального своеобразия здешних племен. Все равно этому уже ничто не могло помешать. Миссионер, без разрешения которого ваи-ваи не имели права пользоваться ружьями, не стал чинить препятствий, и друзья, услышав радостную новость, примчались ко мне.

— Кириванхи! Начальник! — кричали они, сияя от счастья.

А Кирифакка добавил гортанным голосом:

— Вэйри… найс![102]

Подошел праздник — американский День благодарения; я провел его с миссионерами. На столе стояло великолепное угощение, а со двора за нами, как обычно, наблюдали индейцы, в том числе Ка’и и Кабапбейе.

А в последний день ноября, накануне моего выхода, мы узнали печальную новость. Днем раньше Ка’и и Кабапбейе, соскучившись по привычной обстановке и пище, отправились в деревню вождя; через несколько часов после прибытия туда Кабапбейе умерла. Ее уже похоронили.

Мисс Ридл была потрясена. Как это могло случиться? И почему? Видимо, болезнь ослабила Кабапбейе и привела к внезапной вспышке крупозного воспаления легких, причиной которого был все тот же вирус.

Это было ужасно! У меня перед глазами неотступно стояла приветливая, терпеливая Кабапбейе с преданным Ка’и и ее любимым щенком; я вспомнил, как они с мужем остались верны мне в деревне Манаты. Всего несколько лет назад в этих краях вообще не знали, что такое воспаление легких, а сейчас уже на подходе и туберкулез, и венерические болезни, столь распространенные в саваннах… Вай-вай, мавайянам и другим племенам южных лесов грозило полное вымирание.

— Очень досадно, — заметил миссионер, — что она умерла именно теперь, когда индейцы начали, наконец, селиться возле миссии. Они решат, что здесь обитает злой дух, который и убил ее. Это может сильно навредить нашей работе.

Вместе с сестрой и миссионером (он хотел поставить на могиле крест) я отправился в тот же день к Мавике.

Когда мы прибыли в деревню, там играли флейты, пылали костры, индейцы готовили пищу и приводили в порядок головные уборы из перьев: жители всех окрестных поселений собрались вместе, чтобы отметить самое большое торжество вай-вай — праздник урожая. Несколько дней и ночей продолжаются пляски, музыка, пиры, любовные игры.

Внутри конического строения висели причудливые наряды танцоров-распорядителей — их трещотки должны были задать ритм всем пляскам. На голову танцоры надевали плетеные каркасы, увенчанные огромными коронами из перьев цапли и попугая, серебристо-желтых, зеленых и оранжевых. С каркаса свисала, совершенно скрывая лицо (обычай почему-то требовал, чтобы женщины не могли узнать распорядителей), длинная, ниже колен, бутылочно-зеленая бахрома из листьев пальмы ите и пелерина до пояса, сделанная из бледно-желтых нераспустившихся бутонов той же пальмы. Остальные мужчины, лица которых женщинам разрешалось видеть, ограничились изысканной комбинацией уже знакомых мне украшений; у некоторых руки выше локтей были схвачены браслетами с длинными пучками перьев ара, к запястьям были прикреплены палицы или пышные перья.

Венец для плясок (ваи-ваи)

Сквозь нарядную веселую толпу мы пробились к гамаку, в котором один,