Деревянная книга - Юлия Гнатюк

– А как перейдет он Волхов? – сузил глаза Глеб, – понимаешь ли, что тогда будет?

Отца Феодора бросило в жар.

– Все может быть, княже, – глухо ответил он. – Волхвы издавна прельщают людей и волхвуют научением дьявольским. Как в первом роду при апостолах был волхв Симон и волхвования делал, повелевал псам говорить человеческим голосом, а сам оборачивался то старым, то молодым, то иных превращал в другой образ, и делал это в наваждении. И Анний, и Амврий волхвованием чудеса творили против Моисея… Так и Кунон творил наваждения бесовские, как по воде ходить, и иные наваждения…[38] Люди про дела волхвов наслышаны. Гляди, сколько зевак! Не дай бог, озлобятся против нас, дружина твоя не устоит…

– Так что ж ты сидишь? – блеснул очами Глеб. – Ты пастырь, вот и приручи овец, чтоб все тихо, мирно было.

Преодолевая внутреннюю дрожь, вылез из повозки епископ и, пройдя вперед, выкрикнул:

– Люди! Новгородцы! Христиане праведные! Не губите душу свою, не слушайте волхва, не верьте, что сотворит он чудо. То только Богу нашему Иисусу Христу подвластно, а сей – посланец дьявола-искусителя. Опомнитесь, чада неразумные!

– А ежели сотворит волхв чудо, как тогда, отче? – крикнул кто-то из толпы сильным насмешливым голосом.

– А может епископ сам желает сотворить чудо? Так река – вот она! – прогудел еще кто-то басом.

Его поддержали смешками.

Чувствуя, как ускользает власть над людьми, епископ воздел сияющий на солнце крест и громко провозгласил:

– Кто хочет верить волхву, пусть за ним идет, а кто верует в крест, идите к кресту!

И разделились надвое: князь Глеб с дружиной своей стал возле епископа, а люди все пошли за волхва.[39] И стали у реки, враждебно поглядывая. Некоторые начали подбирать камни и палки, откуда-то появились вилы-трезубцы и кузнечные молотки.

Вдохновленные единством и поддержкой друг друга, тысячи людей слились в единую силу. Стали все громче раздаваться выкрики-протесты против кровавого крещения, насильственного огречивания, утрату Вече, против грабежей и голода… Назревал великий мятеж.

Светозар не принимал в этом участия. На берегу реки он собирал волховские силы, чтобы привычно слиться с синью сварожьей, стать таким же невесомым, как облака и ветер. Еще несколько замедленных дыханий и… Стук копыт рядом и звяканье сбруи заставили обернуться. Он увидел побледневшее лицо князя Глеба, кутающегося в пурпур своего плаща, словно ему было холодно. Небольшая свита всадников сопровождала его. Люди, уверенные в себе и могуществе Светозара, пропустили их, ожидая развязки.

Внук Светозара Яромировича и внук князя Ярослава Владимировича встретились очами. Почти так же, как их деды в Суздали, и как глядели когда-то друг на друга волхв Мечислав и князь Владимир на Перуновой поляне в киевской слободе.

– Ведаешь ли ты, волхв, что будет утром, а что – вечером? – глухо спросил Глеб.

– Все ведаю… – отвечал жрец.

Князь мешал ему сосредоточиться. Отвернувшись, он вновь стал входить в состояние легкости, могущей свободно понести его над волнами. И опять голос князя:

– А ведаешь ли, что сейчас будет?

– Чудеса великие сотворю, – ответил, как сквозь сон, Светозар, обретая удивительное ощущение освобожденности от всего земного. На миг его стать подернулась как бы маревом или легким туманом. Люди еще ничего не видели, только князь Глеб, стоявший рядом, заметил перемену в облике Светозара. Волхв сделал первый шаг и словно завис в воздухе, чуть оторвавшись от земли.

В сей миг над головой блеснула молния. Светозар только краем сознания успел удивиться, откуда средь ясного дня взялась молния, прежде чем извлеченный из-под княжеской полы топор – последний довод и жалких рабов, и грозных владык – со страшной силой опустился обухом на затылок.

Кровь горячим ключом хлынула из проломленного черепа на белую рубаху волхва, брызнула на пурпур княжеского плаща и сапоги. Кудесник на долю мгновения замер, затем тело его, лишенное сознания, стало клониться и безмолвно рухнуло на землю, как срубленное под корень дерево.

Князь опустил топор и попятился под прикрытие дружинников, которые выхватили из ножен мечи, готовые сечь первых приблизившихся.

Люди замерли, как парализованные. Прошло некоторое время, прежде чем кое-кто, убедившись, что волхв не подает признаков жизни, осмелился выразить вслух невероятную догадку:

– Неужто, убил?

– Порешил… – глухо подтвердил другой голос.

– Одним махом кончил! – с долей изумления воскликнул третий.

– Убил! Убил. Убил… – зароптали по рядам, и все стихло.

Никто не решался подойти к умирающему, только что полному жизни и сил, а теперь подрагивающему в последних судорогах телу.

Уверенность и спокойствие толпы убывали с каждой каплей крови, истекающей из смертельной раны волхва. И каждая капля этой крови будто напитывала близкую к гибели епископско-княжескую власть. Страх и растерянность покидали ее. Набухая и раздуваясь на глазах, словно от выпитой этой крови, она вновь превращалась в хитрого и сильного хищника.

Князь Глеб доказал, что он достойный внук своего деда, князя Ярослава Хромого и правнук Владимира Крестителя, которые, по обыкновению всех царствующих, решительно расправлялись со своими противниками. Князю Глебу было легче: чтоб удержать свою власть в Новгороде, ему достало прикончить одного волхва.

По его знаку дружина стала разгонять толпу. Люди, почувствовав перелом, поспешно расходились, теперь уже боясь обвинений в заговоре. Вместе с гибелью Светозара улетучился и вольный дух в сердцах новгородцев. Нечай сразу вспомнил о своей лошади и, втянув голову в плечи, юркнул вдоль берега, подальше от греха.

Никто не смел подойти к распластанному на берегу телу Светозара. Те, кто еще недавно поддерживали его, боялись, что княжеские и церковные соглядатаи непременно заметят их и тогда… Дружинники же и черноризцы тоже не хотели подходить, и зловещий шепоток скользким ужом полз среди них, потому как даже мертвый волхв внушал страх.

Так и опустилась Ночь-матерь, укрыв скорбным покрывалом бездыханное тело кудесника. Она приняла его от ясного Отца-дня, и в наступившей темноте долго шумела ветром, вскрикивала странными голосами, хлопала крылами невидимых ночных птиц. А потом заплакала частым и холодным дождем.

Вздрагивая от неведомых звуков, млея от страха и дрожа всем телом то ли от нервного напряжения, то ли от ночных дождинок-слез, хлеставших косыми от порывистого ветра струями, к берегу Волхова, крадучись пробирались две фигуры. Это был Нечай и его друг, молодой кузнец, которому волхв накануне вылечил искалеченную горячим железом руку. Оба напряженно вглядывались в темень, время от времени утирая мокрые лица, на которых вместе с каплями дождя выступал холодный пот испуга.