Рабыня Гора - Джон Норман

Я поспешно встала.

С трех сторон вокруг помоста поднимаются освещенные факелами, заполненные народом ряды амфитеатра. Между ярусами и по бокам — ступенчатые проходы. На ярусах людно, зрители едят, пьют. Тут и там в толпе мелькают женские фигуры. Разодетые, укутанные покрывалами — внимательно рассматривают меня. Одна из женщин потягивает вино сквозь покрывало. На кисее расплывается пятно. Все полностью одеты. А на мне — лишь цепочка с номером.

— Прямее! — рявкнул аукционист.

Я выпрямилась. От ударов плетки ужасно болела спина.

— Взгляните на номер сто двадцать восемь! — призывал он. — Кто назовет цену?

Толпа безмолвствовала.

Схватив меня за волосы, он с силой оттянул мне голову назад.

— Двадцать два хорта! — указывая на мою грудь, прокричал он. — Шестнадцать хортов! — Он похлопал меня по талии. — Двадцать два хорта! — Провел ладонью по телу, положил руку на мое правое бедро. Это мои основные параметры. Если понадобится, хозяин может с помощью плетки заставить меня сохранять эти размеры. — Маленькая, — продолжал аукционист, — но сладенькая, благородные господа, лакомый кусочек, честное слово!

— Два тарска! — послышалось из толпы.

— Я слышал: два тарска, — подхватил аукционист.

Конечно, я не слишком крупная, но и не сказать чтобы уж очень маленькая. В земных мерах рост мой пять футов четыре дюйма, вес — около ста шестидесяти фунтов. Стройная, приблизительно двадцать восемь — двадцать — двадцать восемь. Размера ошейника, конечно, не знаю — не приходилось покупать одежду, в которой меряют обхват шеи. На Горе это десять хортов, стало быть, на Земле соответственно что-то около двенадцати с половиной дюймов. Шея у меня стройная, изящная. Окружность своих запястий и лодыжек я тоже не знала. Теперь знаю — наручники и кольца для лодыжек номер два. Это — два отдельных размера, лодыжки могут быть шире запястий. Совпадение этих размеров считается признаком изящества. Всего размеров четыре. Первый — маленький, второй и третий — средние, четвертый — большой. Снять без посторонней помощи кольцо для лодыжек четвертого размера я, конечно, не смогла бы. А вот выскользнуть из наручника четвертого размера — вполне, если только он застегнут на четвертую отметку — Большинство наручников и колец для лодыжек устроены так, что их размер можно регулировать, подгоняя для каждой девушки. Аукционист стоял совсем рядом.

Да, там, на Земле, длину окружности своих запястий и лодыжек я не знала: для землянки эти размеры не имеют значения, не то что для рабыни Гора. Но наручники второго размера имеют внутреннюю окружность пять хортов, а кольца для лодыжек — семь. Значит, мои запястья в обхвате дюймов шесть, а лодыжки — примерно восемь с половиной. Нас обмеряли еще до торгов, в бараках, и заносили размеры в список.

— На ней клеймо «дина», — показывая толпе изображение цветка рабынь на моем теле, тараторил аукционист. — Ну, разве вам не хочется заполучить прелестную малышку Дину? Среди ваших рабынь есть Дины? — Держа за волосы, он повертел туда-сюда мою голову. — А уши, благородные господа! Уши проколоты!

Да, проколоты. Четыре дня назад, в бараках в доме Публи-уса. Правое ухо тоже — симметрично следу от проволочной петли, на которой висел серебряный листок, — этим знаком пометил свой трофей Раек из Тревы. Теперь я могу носить серьги. Теперь я ничтожнейшая из рабынь — рабыня с проколотыми ушами.

— Пять тарсков! — выкрикнул, прихлебывая из чаши, укутанный плотным одеянием толстяк из среднего яруса справа.

О Господи! Лиц не вижу. Факелы освещают меня, а не покупателей.

— Стань прямо, втяни живот, бедра разверни, — прошипел аукционист. Я повиновалась. Спину все еще саднило. — Взгляните, — указывая на меня свернутой плеткой, надрывался он, — на очертания лодыжек, обратите внимание, как хороши бедра, как упруг живот. Прелестная фигура! Эта дивная шея ждет вашего ошейника! Изящная, чувственная — красавица, да и только! — Он обвел толпу глазами. — Неужели не хочется привести ее в свое жилище? Надеть на нее ошейник и тунику, какую угодно вам поставить на колени? Обладать каждой клеточкой ее тела? Она — ваша рабыня, вы приказываете, она повинуется! Будет служить вам, мгновенно и безоговорочно выполнять малейшую прихоть!

— Шесть тарсков, — предложил мужской голос.

— Шесть тарсков! — повторил аукционист. — Пройдись, малышка Дина! И покрасивее!

Глаза мои наполнились слезами, все тело залила краска стыда.

Но я прошлась, и прошлась красиво. Вот она, плетка, наготове! Разглядывая выставленную на помосте девушку, мужчины довольно загомонили.

— Обратите внимание: какие плавные, грациозные движения, как безупречны линии! Спина прямая, как струна, гордая посадка головы! Всего несколько тарсков — и она ваша!

По левой щеке покатилась слеза.

— Двигайся красиво, малышка, — предупредил аукционист.

— Да, хозяин.

Я прошлась взад и вперед, повернулась, обмирая от стыда под жадными взглядами.

— Встань гордо, Дина!

Я остановилась, вскинула голову.

— Купите ее и заставьте на вас работать! Представьте — вот она нагая, в вашем ошейнике и в цепях, скребет пол. Убирает, стирает, шьет! Делает покупки, готовит! Представьте — вот она принимает ваших гостей! Ждет вас, раскинувшись в мехах!

— Десять тарсков!

— Десять тарсков, — повторил аукционист.

— Одиннадцать! — донеслось слева.

— Одиннадцать.

Я вгляделась в толпу. Мужчины, женщины. Человек четыреста. По рядам, предлагая закуски и напитки, бродят торговцы. Я коснулась пальцами свисающей с шеи цепочки. Какой-то мужчина купил ломоть приправленного соусом мяса. Принялся жевать, поглядывая на меня. Наши глаза встретились. Я отвела взгляд. Кое-кто разговаривал, не обращая на меня внимания. Как же я их ненавидела! Я не хотела, чтобы на меня смотрели — но они и не смотрели!

— Какая красавица! — подзадоривал зрителей аукционист. — А размеры? Двадцать два, шестнадцать, двадцать два! — И тыкал в меня плеткой.

— Четырнадцать тарсков меди!

— Четырнадцать! — не унимался аукционист. — Но может ли торговый дом расстаться с такой красоткой всего лишь за каких-то четырнадцать тарсков? Ведь нет, благородные господа!

— Пятнадцать.

— Пятнадцать!

За пятнадцать тарсков Раек из Тревы продал меня работорговцу. В доме Публиуса ему дали за меня двадцать. Аукционист, разумеется, это знает. Конечно, в записи это внесено.

Он перевел на меня глаза.

— Девочка, — мягко, но с угрозой в голосе начал он, — продадут тебя или нет, но эту ночь ты проведешь в здешних бараках. Ты поняла меня?

— Да, хозяин, — прошептала я.

Недоволен предложениями. Если цена не устроит торговца, ночью меня ждет наказание. Наверняка жестоко высекут.