Хищники с Уолл-стрит - Норб Воннегут

Что творилось в голове у Чарли? Я нашел страничку с его пометками, мельком ее просмотрел и потянулся за своим «Хьюлетт-Паккард 12C». Пока я глядел на дисплей, калькулятор перемолол цифирь, скрутив счетчик до нуля. Я застучал по клавишам 12C, как будто они вот-вот откроют сокровенную тайну. К сожалению, дисплей преобразился. Запятые стали точками, а точки – запятыми.

12C время от времени откалывает такие номера, особенно если его уронишь. Выражаясь языком «Хьюлетт-Паккард», дисплей переключился из «режима США» в «режим не-США». Вот почему точки стали запятыми, и наоборот. Ненавижу этот прикол. Я никогда не мог запомнить, как его исправить, в том-то и проблема, потому что эта инверсия меня достает. Чтобы исправить показания, всякий раз приходится лезть в руководство пользователя.

Я поглядел на пометки Чарли, а затем на ЖК-дисплей. И тут сквозь туман раздражения до меня дошло, что эти два числа не похожи на биржевые котировки. Хотя котировки сейчас и записывают десятичными числами, мы по привычке считаем акции в долях – пережиток старого мышления в восьмеричных дробях, правящего на Уолл-стрит испокон веку.

Первый трейдер: «За восьмую я докину свою собаку».

Второй трейдер: «Даю шнацтую». Шнацтая – это 1/16.

Опять же тут никакого знака доллара. Все пользуются знаком доллара. Слова Романова снова и снова прокручивались у меня в голове: «Если “Рагид Компьютерс” подымется севернее 20 долларов, я смогу купить Бермуды».

Это не деньги, это что-то другое.

Я пристально вгляделся в «31.12» и «30.11», пытаясь распознать систему. Было бы проще, если это были числа Фибоначчи – числовые ряды, названные в честь Леонардо Пизанского. И, глядя на «Хьюлетт-Паккард», я вдруг постиг эту систему.

«Иисус, Мария и Иосиф!» – как выразилась бы моя мать.

Я же выдал свою традиционную дежурную фразу.

– Ни хера себе!

Чарли работал в «режиме не-США». Эти числа – не котировки. Это даты на европейский манер. Вероятно, даты торгов. И как я мог проглядеть нечто столь очевидное?

Что же произошло 30 ноября и 31 декабря?

В тот вечер, сбросив свой костюм, я натянул шорты цвета хаки, вьетнамки и помятую рубашку. Это национальный костюм новомодного племени охотников и собирателей, промышляющих в Верхнем Уэст-Сайде насущную тарелку углеводов. Желудок мне подсказывал одно: что с подходящей антистрессовой пищей я смогу переварить свои беды и все, что подсунет мне на тарелку судьба. Мой мозг подсказывал нечто другое: всей пасте Манхэттена ввек не исцелить моих проблем.

Голодный, выжатый изнурительным днем, я доплелся до модного кафетерия в цоколе здания «Тайм-АОЛ» на Коламбус-секл. Десятки изысканных блюд дразнили мое обоняние аппетитными запахами. Красочный шведский стол с экзотическими специями – и взаимодополняющими, и конфликтующими – напомнил мне торговые площадки в самый полдень. Я брел от одной тележки с едой к другой, озирая альтернативы разных кухонь планеты. Соблазнительны все как одна. Выбрать было просто невозможно.

Двадцать минут спустя я стоял у кассы с тарелкой в руке. Девушка за кассовым аппаратом, полная не по годам, поглядела сперва на мой обед, а потом на меня.

– Это? – спросила она, не трудясь развить предложение или скрыть неодобрение в голосе. Акцент у нее смахивал на южный.

– Да, – скучно ответил я. Обычно я непременно расспросил бы ее об акценте – южном, но не из Чарльстона.

– Два фунта картофельного с чесноком и соусом. Отвратительно.

– У меня был скверный день.

– Если вы это съедите, – заметила она, – он станет куда хуже, дорогуша, – и принялась нажимать клавиши кассы.

– Я еще подойду за пинтой бельгийского шоколадного мороженого. Если вы не против, дорогуша, – я тотчас же пожалел, что закончил предложение «дорогушей». Получилось как-то по-дебильному.

– И вправду скверный день, – прокомментировала она, покачав головой из стороны в сторону.

Через двадцать минут, я, верный своему слову, вернулся к кассе с мороженым. Но когда я занялся бельгийским шоколадным в своем кондоминиуме, предупреждение кассирши оправдалось. «Картофельное с чесноком и соусом» сулило, что я чертовски поплачусь, если продолжу прежним курсом.

Поменяв мороженое на ледяную воду, я начал вечер с папки Чарли и интернет-сайтов, выдающих финансовую информацию. Доступ к «Блумбергу», прародителю всех подписных баз данных, был бы куда удобнее. Я подумал, не взять ли такси до Ла Гуардии. В аэропорту имеется бесплатный доступ к терминалам «Блумберга».

Котируются они на бирже или нет?

Вспомнить я не мог и потому остался дома. Со временем мое внимание привлекло другое число, кроме каракулей Чарли. Распечатка показывала, что Алексу Романову принадлежат 9,5 миллиона акций «Рагид Компьютерс». Крупная позиция. Абсолютное число, даже для фонда масштабов «АРИ Капитал», потрясло меня. Как я проглядел 9,5 миллиона акций прежде? Такое число может списать «АРИ Капитал» в разряд «аффилиата».

* * *

На суржике правил сделок с ценными бумагами (юридической тирании для некоторых) аффилиат – это директор, корпоративный служащий или тот, кому принадлежит более десяти процентов акций компании, находящихся в обращении. Я не юрист. Но считаю, что аффилиаты – люди, имеющие доступ к существенной непубличной информации. Для меня это синоним «инсайдера», что иногда навлекает на меня нападки тех, кто манипулирует семантикой ради хлеба насущного. Ну и что? Мне известно достаточно, чтобы уберечь своих ребят от беды.

У КЦБ есть предписания на предмет аффилиатов. Она возбраняет им извлекать выгоду из инсайдерской информации, ведь это все равно что покупать лотерейные билеты, заранее зная выигрышные номера. Наказывают за такое строго. Переступил черту – отправляйся за решетку. Отсиди по полной в роли местного петуха. В большинстве случаев это вполне доступное и эффективное средство устрашения.

Сверх того КЦБ предписывает аффилиатам оглашать свои сделки публично. CEO компании «Икс», например, должен докладывать о своих личных покупках и продажах акций компании «Икс». Все инвесторы – от бабушек инвестиционного клуба до гуру Уолл-стрит – могут увидеть инсайдерские сделки, посетив «Яху файнэнс» или другие веб-сайты с финансовыми данными. Решения руководства, держателей десяти процентов акций и прочих аффилиатов полощутся, как мокрое белье на ветру общественного внимания. Кто продал? Когда продал? Сколько акций? По какой цене?

Вопрос в том, обладали ли инсайдеры существенной непубличной информацией перед своими продажами. Если инсайдер в один прекрасный день продает акции, а на следующий грузит апельсины бочками, ему следует задать ряд вопросов. Что ему было известно? Когда ему это стало известно? Получил ли он противозаконную выгоду?

* * *

Сидя за столом, я питал сомнения, что Романов вообще позволил бы себе стать аффилиатом. К чему идти на риск? Большинство хедж-фондов недолюбливают публичность. Они инвестируют украдкой, подальше от тех, кто может зарегулировать их деятельность или скопировать их рыночные ходы.