Цветок цикория. Книга 1. Облачный бык - Оксана Демченко

– Привет, – кивнула я.

– Сбегаешь? – сморщив нос, предположил пацан. Подмигнул, перевернулся на живот. – Ты хоть не орешь. А прошлый управляющий, по слухам, штаны обмочил. А в том году один поседел. Во как!

– Ясно. Ну, прости, я не устроила красивого представления. И не уеду. Пока что мне требуется повидать кое-кого. Твой дед жив?

– Очень даже жив. Амбары проверяет с самого утра. Небось дорвался до дальних, на станции. Он дотошный, папаше задает шуму похлеще привидения. А тебе он зачем?

– А!

Я спохватилась, бегом вернулась к воротам и просунулась по пояс в усадьбу. Спросила, когда родился сын. Выбралась в обычный мир и задала тот же вопрос, но уже про Петра Семеновича. Простейшая задачка сразу сошлась. Слишком легко… хотя, конечно, требовались подробности. На цвете глаз и волос, форме лица и прочем подобном доказательств не выстроить. Даже если учесть слова брата Винки, сказанные после смерти: думаю, он хлопнул той дверью. Или не хлопнул? Винка сказала – шел и делался мельче. Думать о подобном жутко. Я не умею рьяно молиться доброму боженьке из храма, но убеждена, что души долговечнее тел. Получается, не все? Ох, хорошо не знать лишнего, не видеть странного, не стоять на пороге… Хорошо ли? Раньше слепота и глухота казались мне благом. После истории с одержимым я засомневалась. А сейчас и вовсе передумала. Будь я как все, Винке не нашлось бы собеседницы.

Пацан довез до станции и убежал искать деда. Я устроилась за знакомым столиком, заказала чай у то же самой тетушки, поболтала с ней всласть о цветочной рассаде вообще и особенно – о черенках сортовых роз. Заодно выведала: старый мельник однолюб, его жена никак не могла родить, и всего-то сладился один сынок, Петр. Мальчика долго прятали, лет до пяти, потому что боялись людской зависти. Но – не уберегли! Вся семья мельника, все родичи дальние и побочные – здешнего вида, а парнишка сразу был непохожий, совсем белый, словно мукой обсыпанный. Яснее ясного: злая живка прокляла, вытянула цвет из волос, из кожи. Безвременная седина называется. И на детей его проклятие перешло, вон какое сильное оказалось…

Тетушка говорила охотно. Еще бы! В глуши все всех знают, даже очень занятной историей соседку не удивишь. А тут – свежий слушатель!

Я не приметила, когда явился старик Лукин. Глянула – а он стоит у двери, слушает нашу болтовню, повесив голову. Когда тётушка примолкла, потребовал чаю со смородиновым листом. Сел напротив меня, дождался, пока принесли чашки ему и внуку. Ревниво уточнил: из чьей муки выпечка, нравится ли помол?

– Как догадалась? – негромко спросил дед, едва тётушка удалилась, получив его приказ «идти отсель и не пороть бабью чушь».

– Я способна увидеть привидение. Еще успела с утра глянуть на портреты владельцев имения. Ну и мысль была сразу: с чего «Барвинок» отдали вашей семье?

– Петька-то по сю пору не скумекал, умник, – дед поморщился. – Уж я ввалил деньжат, чтобы чушь сделать правдою. Ну, злые живки, мучное проклятие, то да сё… бабий треп. Сам почти поверил. Как вдруг нате-ешьте, имение хомутом на шею наделося. А с ним в одной упряжи – привидение.

– Фамильное, – хмыкнула я.

– Что делать-то? Ты навроде не дурная на голову, так не тяни кота… н-да.

– Я поговорю с Винкой… ну, с привидением. Наверняка можно разрешить дело мирно. Она милая женщина, когда не кричит. Хотя знаете, господин Лукин, характер у вашего привидения не просто сложный, а вовсе уж взрывной, – пожаловалась я шепотом. Вздохнула и добавила: – А с виду и не сказать.

– Ты Петьку моего не видывала в черном гневе, – оживился старый. – Кого хошь зашибет. Да-а, кровь – не водица, тайна – не камень на дне. Сколько воды утекло, а прошлое всплыло. Ладно, жена оглохла, не узнает. А проче-всяко – пустая пыль.

– Деда, о чем вы шепчетесь? – внук поперхнулся чаем, наконец сложив в уме услышанное. – Это что, папа… и все мы тоже… и…

– Завсегда от столичного люда морока, – зыркнув на меня, сварливо приговорил дед. – Ох, беда, тут заныло, здесь отдает… и склады не проверю, Петьке на радость. Не до них теперь. А вы – вон, и чтоб духу вашего в Дубрави не было! Сам поговорю, с кем надобно.

Он быстро удалился. Маленький, жилистый, с худым лицом и пышными, кудрявыми волосами цвета дубовой коры. Неродной отец сына знатной барышни Дивинии, который и вырастил, и к делу пристроил, и любит здоровяка Петра Семёновича, как не всегда родных любят. Мне подумалось: дедова идея пустить сплетню о проклятии была удачной. Без нее кто бы поверил в общую кровь маленького мельника – и его позднего наследника-богатыря? Рост полбеды, но они ж несхожи… как недокормленный барашек и племенной бык!

Меня пребольно ущипнули повыше локтя.

– Эй! Чего ты треплешь! Не хочу быть деду неродным, – пацан надулся. На белёсых ресницах-невидимках повисли слезы, радугами поблескивают… – Не хочу! Не-хо-чу! Нет!

– Фамильный мягкий нрав, и ведь почти дословно, – вздохнула я. – Поехали. Надо купить масло, молоко и шоколад. Еще клубничное варенье и много прочего. Хватит шмыгать носом! Если тебя пустят в имение, наешься мороженого вволю. И вообще, у тебя не убыль в семье, а пополнение. Понятно?

– Вот дал бог радости, не живая родня и не мертвая, ни увидеть ее, ни услышать. Маета. Пустая пыль.

Повторяя любимые присказки деда, внук повел меня в лучший городской магазинчик. Лучший из трех, это стоит уточнить…

Я улыбалась, настроение было – превосходное. Дело казалось решенным…

К середине лета оно и правда разрешилось. И как не поседела, не приобрела привычку дергать головой, не обзавелась бессонницей? Восемьдесят рублей в месяц – много? Ха! Да я сбежала бы, отдав в откуп и свои деньги, все до медяка. Но – не смогла. Увязла в чужом семейном деле. Винка мне подруга. Мы так легко, сразу сошлись… Не помню, чтобы прежде я всей душой принимала кого-то. А еще я дала слово её голубоглазому внуку и не могла расстроить пацана…

Лучше бы все же нарушила слово, предала дружбу и сбежала. А так… Винка была милой все время, пока не гневалась, а гневалась она хотя бы через день. О, причины всегда находились! Почему родня не видит ее? Почему даже сын не слышит? От фамильного мягкого нрава липовая аллея скоро стала прозрачной. А я почти оглохла: дед орал и топал ногами, наследник швырялся всем, что под руку подвернется, и предпочитал звонко бьющиеся крупные предметы… Окна в главном здании усадьбы меняли чуть не ежедневно. Понять досаду Петра Семеновича можно: юристы искали способ узаконить за ним подлинную фамилию. Но годных суду доказательств не было, и в добавок любой новый человек мог пройти в имение только с согласия Винки.

Словно перечисленного мало, вся семья, вплоть до глухой бабки, желала воссоединения. Под таковым понимался совместный ужин. Но привидение видела и слышала я одна!

Мы с Винкой исхитрялись, как могли. Я собирала идиотские суеверия деревни и города, как собака – репьи… Ходила в местный храм, пока меня не выгнали с позором из-за слишком уж странных вопросов. Заказала из Трежаля два пуда книг, от нелепых гадательных до научных непонятных. Еще я читала базарные заклинания до хрипоты, пела гимны Сущему, меняла рамы зеркал, расставляя их кругами и звездами, подбирала угол падения света и положение штор, рассаживала по углам кошек, давила на глаз – верное средство, все сплетни за него горой…