Последняя загадка парфюмера - Антон Грановский

Глеб помолчал, наблюдая, как Долинский постукивает кончиком сигариллы о край пепельницы, потом сухо сказал:

– Но вы убивали людей. Живых людей.

Долинский небрежно пожал плечами:

– Что делать. Небеса не знают состраданья, сила – милосердие богов. Если ты слаб, не нужно становиться на пути у сильного, таков закон. – Он пристально уставился Глебу в глаза. – Я вижу, вы хотите о чем-то спросить?

– Если бы я отдал шкатулку реставратору, вы бы отпустили Лизу?

Долинский покачал головой:

– Нет. Девушка всего лишь разменная фигура в нашей игре. Я убил бы ее в любом случае. Что с вами? Вы побледнели? Понимаю. Вы, вероятно, рассчитывали встретить обаятельное зло, как это обычно бывает в книжках? Жаль, что разочаровал вас. Ну, и закончим на этом. – Долинский протянул руку. – Отдайте мне шкатулку, Корсак. Она уже принесла вам много бед. Не усугубляйте своего положения.

Глеб не двинулся с места.

– Что ж, не хотите добром… Валун! – громко позвал Долинский.

За спиной у Корсака зловеще скрипнула дверь.

* * *

Долинский держался молодцом. Взгляд его остался твердым, лицо – невозмутимым. Он едва заметно усмехнулся и спокойно спросил:

– И что все это значит? Кто вы такой?

– Кто я такой? Корсак, ты слыхал? Этот парень не знает, кто я такой! Представь меня, будь добр.

– Майор Шатров, – сказал Глеб, с холодным интересом разглядывая Долинского. – А эти парни… – Он качнул головой в сторону заполнивших кабинет людей. – Оперативники из угро.

Долинский кивнул, снова перевел взгляд на Шатрова и поинтересовался:

– Могу я узнать, как вы здесь оказались?

– Любите магические сеансы с последующим разоблачением? – насмешливо сказал майор. – Все просто. Вы позвонили Корсаку – Корсак позвонил мне. Мои люди окружили мост. После того как реставратор упал в реку, ваш помощник – он караулил неподалеку – уехал. Мы сели ему на хвост, и он привел нас сюда. Вот и весь фокус. Кстати, реставратора мы из воды выловили, и сейчас он дает подробные показания.

– Не ожидал, – сказал Долинский, на этот раз обращаясь к Глебу. – Вы, и правда, оказались умнее, чем я думал. Рад встретить достойного противника. – Долинский легонько отсалютовал Корсаку двумя сжатыми пальцами, затем опустил взгляд на руку Корсака, все еще сжимавшую жестяную шкатулку, и вот тут в лице его что-то дрогнуло. Он сглотнул слюну и произнес внезапно севшим голосом: – Можно мне… взглянуть?

Глеб молча положил шкатулку на стол. Долинский взял ее. Немного подержал в руке, словно хотел зафиксировать в памяти это мгновение, затем откинул крышку и запустил в шкатулку пухлые пальцы. Внезапно лицо его оцепенело. Он навел на Корсака выцветшие глаза и произнес дрожащим голосом:

– Мыло? Простое мыло?

– Не простое. Дегтярное, – сказал Глеб.

– Этого не может быть… – пробормотал Долинский, держа на ладони темный брусок. – Этого не может быть.

– Может, может, – ухмыльнулся Шатров и повернулся к оперативникам: – Ребята, берите этого гуся за крылья и тащите в машину!

Двое рослых оперативников надели на Долинского наручники, подняли со стула и повели его к выходу.

– Этого не может быть, – бормотал Долинский. – Этого не может быть.

Как только Долинского вывели из комнаты, Шатров повернулся к Корсаку:

– А теперь с тобой, парень. Ты, наверно, удивишься, но тебе придется возместить ущерб фабрике Гознака за ремонт старинных часов, которые ты раскурочил. И скажи спасибо, что я уговорил гражданку Галибину не подавать на тебя в суд.

– Эх, майор, майор, – устало проговорил Корсак. – Как же ты меня достал.

В комнате было тепло и уютно. В центре журнального столика, накрытого бархатной скатертью, в окружении бокалов и вазочек с закусками, стояла бутылка армянского коньяка. Диван был мягким, разговор – душевным, не хватало только камина с жарко потрескивающими поленьями.

В шелковом халате, с дымящейся трубкой во рту и с забинтованной головой профессор Северин был похож на старого пирата, который попал в жесткий переплет и теперь зализывал раны в будуаре какой-нибудь легкомысленной маркизы.

– Да, вмазал ты мне будь здоров, – сказал Северин, весело глядя на Глеба и посасывая трубку. – Чуть череп не расколол. Одного не понимаю: когда же ты успел разрядить мой револьвер?

– А я и не разряжал, – ответил Глеб.

– То есть… Ты хочешь сказать, что все это время он был заряжен?

Глеб кивнул.

– Какое легкомыслие, – с укором произнес Северин. – Я ведь запросто мог тебя застрелить.

– Не говорите глупостей, профессор. Лучше скажите, зачем вы хотели забрать у меня шкатулку?

Северин поднял руку и осторожно потрогал бинты, словно хотел удостовериться, что они все еще на месте.

– Ну это же понятно, – сказал он. – Я хотел уничтожить формулу.

Лиза, устроившаяся рядом с Корсаком на диване, удивленно посмотрела на профессора и спросила:

– Уничтожить? Зачем?

Северин пыхнул трубкой и ответил:

– Ответ банален. Человечество не созрело для таких подарков. Вы сами видели, на что способны запахи. Я не мог допустить, чтобы этот «божественный аромат» отправился гулять по свету.

Попугай Бенвенуто отвлекся от чистки перьев и громко гаркнул:

– Палундр-р-ра!

– Будь добр, помолчи, – бросил ему через плечо Северин.

– Кошмарр! – сказал попугай и снова занялся своими перьями.

Профессор выпустил в полоток облако ароматного дыма, посмотрел, как оно расплывается в воздухе, и блаженно улыбнулся. Лиза нахмурила тонкие брови:

– Но зачем Брокару понадобилось прятать в часы кусок дегтярного мыла?

– Точно сказать нельзя, – ответил профессор. – Я думаю, что Генрих Брокар возжелал стать Богом. И мог им стать. Ему просто не хватило времени. Да, друзья мои, время было неподвластно ему. И все-таки великий парфюмер попытался простереть свою длань над временем, над смертью, над ограниченной жизнью собственного тела. Он показал, что может распоряжаться чужими судьбами даже спустя годы и столетия после своей смерти.

– Вы действительно считаете, что он распоряжался нашими судьбами? – недоверчиво спросила Лиза.

– С тех пор как мы узнали о секрете картины, мы оказались во власти сурового рока, и этот рок стремительно понес нас навстречу трагической развязке, – сказал Северин. – Брокар, даже будучи мертвым, стал вершителем наших судеб. Выражаясь фигурально, он стал творцом человеческой драмы, действие которой разворачивалось в далеком будущем. Он расписал судьбы героев этой драмы от акта к акту, и так до самого финала.